Я забился в щель между скалистых выступов на склоне холма, присел на корточки и уставился вниз, на улицу. Там показалась девушка. Стройная, точно березка, была она; чувствовалась в ней тугая сила молодого ореха и гордость существа, дарующего жизнь. Нельзя ей видеть меня. На теле моем — ничего, лишь воротничок да еще этот прозрачно-волокнистый лист гинкго во рту. Мне оставалось одно из двух. Можно было вернуться в море и плыть, пока не встретится мне кто-либо со свежим листом гинкго во рту. И если хватит у него сил пробиться через рифы и вытащить меня на берег, тогда я познакомлю его с дочерью. Дочь принесет мне брезент, а тот, молодой, пусть решает сам: идти ли ему вслед за нею или же остаться в моем прибежище на склоне холма. Да что там! Я сам спущусь вниз, на улицу! Пусть каждый в меру сил вершит свое. Жаль, если бы полный соков и сил молодой лист гинкго оправили в серебро, чтоб сделать медальон, подарок для любимой. Мой же собственный лист теперь превратился в ветхую сеть истонченных нервных волокон, излишне чувствительный клубок артерий. Плоть усохла, лист полинял и стерся, прежний блеск потух; разве что слабая рябь волны затронет вдруг антенны этого листа и чуть поколеблет их. Полученные импульсы, дробясь, сходятся к центру и через стебель передаются моим зубам. Проверим заодно на крепость, каковы они, эти мои зубы. И нацепив на тело воротничок, я беззаботно спускаюсь с холма к людям.
ХАЙНЕР МЮЛЛЕР
Отец
© Temperamente, 1977, № 1.
31 января 1933 года в 4 часа утра мой отец, один из функционеров социал-демократической партии Германии, был поднят с постели и арестован. Я проснулся, за окном — черное небо, за стеной — крики и топот ног, бросали на пол книги. Я различал голос отца, более звонкий, чем чужие голоса. Я встал с постели, подошел к двери и, чуть приотворив ее, увидел, как какой-то человек ударил моего отца в лицо. Зябко ежась под натянутым до самого подбородка одеялом, я лежал в кровати, когда дверь в мою комнату распахнулась. В дверях стоял отец, за ним — незнакомые люди, рослые, в коричневых мундирах. Их было трое. Один из них придерживал рукой дверь. Свет падал из-за спины отца, и лица его я не мог разглядеть. Я слышал, как он тихо позвал меня. Я лежал совершенно неподвижно и ничего не ответил. Тогда отец сказал: «Спит». Дверь затворилась. Мне было слышно, как его увели, как своим семенящим шагом вернулась мать, одна.
Я дружил с двумя мальчиками, сыновьями одного мелкого чиновника, но после ареста моего отца они заявили, что им не велят играть со мной. Это было утром, сточные канавы на улице полны снегу, дул холодный ветер. Своих друзей я нашел во дворе, в машинном сарае. Сидя на деревянных чурбаках, они играли в оловянных солдатиков. Даже снаружи было слышно, как они кричали, изображая пушечную пальбу. Когда я вошел, они замолчали и переглянулись, но потом продолжали играть. Их солдаты в боевых порядках выстроились друг против друга и с криками «ура» по очереди бросались в атаки. При этом их хозяева изображали пушечную пальбу. Они называли друг друга «господин генерал» и после каждого залпа, ликуя, выкрикивали количество потерь. Солдаты мерли как мухи. Наградой за победу служил пудинг. Наконец у одного из генералов не осталось больше солдат, вся его армия лежала побитая на полу. Победитель определился, и павшие, свои и враги вперемешку, а вместе с ними и единственный уцелевший были ссыпаны в картонную коробку. Генералы поднялись. Победитель пояснил, что им пора завтракать, и, проходя мимо, добавил, что мне нельзя идти с ними, им запретили со мной играть, потому что мой отец — преступник. Моя мать объяснила мне, кто были настоящие преступники, но не велела мне называть их. Поэтому, я не сказал об этом своим друзьям. Они сами поняли это двенадцать лет спустя, когда взрослые генералы под грохот бесчисленных настоящих пушек послали их убивать и умирать в огне последних страшных битв второй мировой войны.