Новелла ГДР. 70-е годы

Глаза ее удивленно расширились. Каблучки вновь зацокали по ступеням, обратно на улицу. Я же спокойно расположился между двумя лежащими ангелами. Девушка, если в ней теплится чувство быть полезной, обязательно вернется. Иная порода девиц, что ищут собственной пользы, — те своего не упустят. И правда, нас не бросили на произвол судьбы. Дочь старика принесла брезент для отца, штаны и рубашку — мне. Она посмотрела на мой лист гинкго-билоба.

— Это правда, что ты сорвал его прямо с дерева? — спросила она и посмотрела зачарованно, как ребенок, когда слушает сказку.

— Оттого меня и прибило к этому берегу, — ответил я.

Потом я погладил ее волосы. И поцеловал ее губы. И после вкусил ее, очень нежно. Мы оба лежали между двумя поверженными ангелами из песчаника. У Жоржи Амаду — да, у него, есть меткая строка: «Он дал ей плоть свою». Я отдал ей все, что имел. Мягкое осеннее солнце пригревало нас. Должно быть, скоро опадут все листья гинкго.

— Нам пора, идем, — сказала она.

— Куда же?

— Прочь отсюда.

— Куда мне идти, если у меня раздвоенный лист гинкго?

— Лист вернешь смотрителю при дереве гинкго-билоба, тот бросит его в кучу к остальным.

— Нет, — сказал я.

— Мы отдадим посеребрить лист и вставим его в оправу.

— Нет!

— Тебе в угоду я согласна носить его на блузке всю жизнь.

— Мне больше нравится держать стебелек в зубах, пока целы зубы, — возразил я, на что она сказала:

— Тебе нельзя оставаться здесь. Как ты будешь здесь жить, в одиночестве?

— Я не одинок. Больше того, что ты мне даешь, мне ничего не надо, и ты приходишь ко мне, когда того пожелаешь или когда можешь прийти.

Так оно и повелось. Она снабжала нас всем необходимым, зачастую бывала по два раза в сутки. Сам же я отдавал ей все, что мог дать, каждый раз, как она приходила. С опаской оглядываясь, тайком пробиралась она ко мне — в наше прибежище среди руин; обратно в город она уходила с гордо вскинутой головой.

Старик умер.

Останки его я завернул в брезент и опустил в море — туда же, откуда пришел он, чтобы передать мне свою дочь.

— Твоего отца нет в живых, — сказал я ей.

Она сказала:

— У нас будет ребенок. Теперь ты обязан пойти со мной, пора наладить жизнь.

— Я не могу.

— Прошу, прошу тебя!

— Что мне там делать, когда у меня изо рта торчит лист гинкго!

— Так выплюнь его.

— Выплюнуть? Бросить его? Прямо среди улицы, чтобы раздавило колесами? Нет, его место только со мной.

— Тогда ты меня больше не увидишь.

Она плакала, когда покидала меня. Но забыть меня она не забыла. Шли годы, не видя людей, одиноко лежал я среди руин между каменными ангелами. Один из ангелов покоился на спине, и мечтательный взгляд его был обращен к небесам; другой тяготел к земле, ликом долу. Из спины его торчал ржавый прут арматуры. Дни своей жизни я коротал между ними, я не выпускал изо рта стебелек невянущего листа гинкго, и перекатывал его из угла в угол, и постоянно чувствовал его меж языком и нёбом.

Ни в стужу, ни в жаркую пору девушка не забывала меня, постоянно и преданно она приносила мне еду и питье, сколько удавалось достать, и всегда оставляла свои дары в тайнике под обломком колонны. Долгое время подношения ее были скудными. Она писала: «Я живу на стипендию и, кроме того, должна содержать ребенка».

Ни разу я не пытался подкараулить ее в часы, когда она приносила свои даяния. А мне это было бы совсем нетрудно. Но если сама она не хотела со мною встречаться, я тоже не должен был домогаться ее. В сумерках я вслепую прокрадывался к тайнику и воровато утаскивал оставленное для меня. Так шли годы и годы. Море оставалось неизменным. На стороне, обращенной к суше, начались какие-то непонятные работы по расчистке развалин. Окрест меня рушили части старинных зданий: сбрасывали вниз обломки колонн, крушили лепнину, как излишнее украшательство скинули вниз декоративные капители. Низринули наземь еще несколько ангелов. Ангелы, со свистом прорезая воздух и кувыркаясь, грохались оземь подле меня, среди руин; иной из них шлепался плашмя, всем телом о камень, иному же удавалось даже в падении не утратить своего величия, и он приземлялся на пятки; содрогалась земля, а падший уже застывал картинно, немного с наклоном: готовой моделью для живописца. Меж лопаток у них торчали крепежные прутья, железо еще хранило сизый, жаркий отлив там, где его прошил автоген. Падали вниз срезанные тонкой сталью металлические ребра, которые минуту назад уверенно, прочно держали тех ангелов на положенной высоте: кого — на хорах, а кого — по карнизу вкруг купола. Я по-прежнему жил, не расставаясь с листом гинкго, на том же склоне холма; но в жизни моей теперь были свой риск и свои опасности. Дары, приносимые девушкой, тем временем стали обильнее.