Новелла ГДР. 70-е годы

Прежде чем собралась говорить тетя Ирена, одна из многочисленных тещ дядюшки Фреда, с которой он особенно любезен, мама встала и постучала своим бриллиантовым кольцом о бутылку с коньяком. Мама ни разу еще не говорила. Я боялась, что она споткнется посреди фразы. Но вышло хуже.

«Милые вы мои, — сказала она с отсутствующей улыбкой, — уж вы простите, что я вылезаю со всей своей неумелостью после ваших блистательных речей. День сегодня такой чудесный, я вам так за него благодарна, и мне как-то не хочется, чтобы он дальше пошел привычным, заведенным порядком. Я хочу сказать, что дети все-таки лишь гости в этом доме. Они много лет приезжают сюда, к ним привыкаешь, а потом они вдруг исчезают. Иногда я просыпаюсь по ночам и плачу. Вспоминаю, как отец грел руки у печки, в последние годы он все жаловался, что они у него мерзнут. Что ж, я и правда никогда не была хорошей хозяйкой, да и матерью, видимо, тоже. Еще когда я работала у адвоката и потом, на мыловаренном заводе, я, помню, прямо в ярость приходила, что мне нужно готовить обед да мыть посуду. Плохо, конечно, человеку, когда он так ничему и не выучился толком или почти ничему. Отец вот очень высоко меня ставил, он был умный, душевный человек, но под конец и он перестал относиться ко мне серьезно. Я всегда плохо переносила одиночество, вот, наверно, мой недостаток. По-моему, если люди делают что-нибудь не то или вовсе идут на преступление, то это все из-за одиночества. Нужно так строить города и дома, чтобы люди всегда могли встретиться, даже ночью. Вы уж меня простите, я столько думала-передумала, все не могла решить, говорить ли мне об этом. Но вы имеете на это право. Я столько хорошего видела в жизни от друзей, от детей, от вас всех, которых у меня с каждым годом все больше и больше. Слишком много хорошего, я бы сказала, для человека, который за всю свою жизнь только и научился, что кое-как играть на рояле, кое-как стенографировать да кое-как говорить по-французски. Я, по правде говоря, никогда не знала, что мне делать, и никто не мог мне подсказать. Иногда кажется, что нужно было быть просто хорошей матерью, вкусно готовить, вязать да шить все детям, кто знает, что бы из них тогда вышло. Жить, так сказать, как испокон веку люди жили. А у нас, конечно, много было всякого беспорядка, но ведь жили мы весело, согласитесь. Когда-то давно, дети тогда были совсем маленькими, я случайно разговорилась с одним епископом, любезный был такой и совсем простой человек. Вы, говорит, должны идти к нам, церкви нужны такие люди. Мне и хотелось ему угодить, да что делать, в Библии я никогда не смогу разобраться, там столько имен, столько цифр. Милые вы мои, если теперь что-нибудь и изменится в нашей жизни, то все-таки как не хотелось бы, чтобы мы стали чужими. В жизни столько всего самого разного и так мало такого, за что действительно сам отвечаешь. Иногда вот проснусь утром, и кажется, что совсем еще не жила, что мне нужно учиться ходить. Как я боялась брака, вы помните, уже то, что нужно менять фамилию, было как оскорбление. В словах столько силы и тайны, и они так все изменяют. Глупо, конечно, но иногда мне кажется, что есть такие слова, ну, волшебные, что ли, и обращены они как будто к вечности. Конечно, и любовь, и дружба, и уважение людей были со мной, когда я оставалась одна. Да только уж слишком много приходилось разговаривать с самой собой. И вечно повторять себе одно и то же, что кажется более выгодным в данный момент, так что со временем теряешь к себе всякое уважение. Короче говоря, я хотела сказать вам, что выхожу замуж за Детлева».

И тут мама и этот поэт подошли друг к другу и поцеловались. Дядюшка Фред, слава богу, справился со своими нервами и даже сымпровизировал на скорую руку речь, обойдясь без всяких рифм. И все равно это была самая неудачная речь, которую мы когда-либо слышали.

Сразу же вся компания как-то развалилась, остались только мама и Детлев. И не было человека, который бы нас снова собрал. Чувствовалось, насколько мы все зависим от мамы, от ее ласковой улыбчивости, от ее беспечной мечтательности, от ее заботы. Я хотела обвинить ее в предательстве, в дезертирстве, но не смогла.

«Очередное буржуазное свинство», — буркнул Рене и полез в шкаф за плавками.

Больше всего мне хотелось убежать с ним на озеро. Но нельзя же вечно спасаться бегством. И мы попытались хоть как-то спасти вечер. Дядюшка Фред выпил три рюмки коньяку и достал пластинки с джазом. Дядя Карл только теперь обратил внимание на Детлева и завел с ним разговор о добыче бурого угля. А тетя Элизабет стала жаловаться на дурацкий обычай использовать для клозетных нужд чистую воду, которая становится все дороже. «В этом расточительстве и в этой помешанности на чистоте, которые свойственны цивилизованному человеку, есть что-то бессовестное», — сказала она.

Ничто, однако, не помогало. Вечер, как и весь день, был безнадежно испорчен.