Новелла ГДР. 70-е годы

Медовые — мамино фирменное блюдо. Вообще-то она терпеть не может готовить, но что-нибудь испечь мастерица большая. На кухне у нас, так сказать, разделение труда. Лора отвечает за мясо и птицу, Рене замечательно делает всякие соусы, моя специальность — супы, особенно те, что погуще. Только вот на пудинги у нас нет человека, и они вечно у нас подгорают.

Томаса я нашла в сарае. Он возился с инструментами. «Лопаты все заржавели, ну как так можно, — ругается. — Валяется все как попало, ни в чем никакого порядка!» Он такой же, как его отец — дядя Карл, хотя тот на самом-то деле и не отец ему вовсе.

Ну, прибрали мы все в сарае. Лопаты поставили к лопатам, тяпки тоже, и совки, и ведра, и корзины. Я руководила, Томас подчинялся. Наверное, я человек властный, меня хлебом не корми — дай покомандовать. А Томасу все равно, он слушается.

Потом еще пришли Рита и Бернд с Йоргом, и мы починили несколько садовых скамеек и заменили прогнившие доски в сарае. Потом к нам заглянула тетя Элизабет. За ведром, как всегда. Каждый раз она ходит вниз, к озеру, полюбоваться на воду. Вода нравится ей все меньше и меньше. Не вода, говорит, стала, а навозный отстой.

Я люблю, когда все собираются вместе. Конечно, брат или сестра могут быть у каждого. Но вот чтобы полубрат или полусестра — это другое дело. Вроде и родственники, но и на нервы тебе не действуют. Всегда остается что-то чужое, не совсем знакомое. Это так приятно и так интересно.

Что бы ни говорили о больших семьях, я полностью за них. Ты связан со многими людьми, которые в свою очередь связаны со многими людьми и так далее. Даже представить себе не могу, как это можно жить, имея одних только папу и маму.

Только после кофе взрослые наконец чуть-чуть размораживаются. Взрослые, по-моему, все как-то слишком изолированы. В них нужно сначала влить коньяк, чтобы они заговорили как люди. Нам вот коньяк не нужен, когда мы собираемся потрепаться на своей акации. И никаких речей нам тоже не нужно.

Господи, а каких только речей мы не наслушались за все эти годы! Семейное торжество без речей я и представить себе не могу. Наверно, в такой большой семье, как наша, без них нельзя обойтись.

Первым обычно говорит дядюшка Фред — иначе и быть и не может. Младшие уже заранее визжат от восторга. «Грешники покаянные! — начинает он. — Лбы оловянные, души деревянные! Мне неймется, хоть слово не дается, а мысль не куется, в день такой сердечный, пусть и быстротечный, высказать вам разного, не пустого и не праздного».

Так он и нанизывает слово на слово. Одно плохо — все это мы уже знаем. И знаем, что под конец он будет говорить только о себе. Где он строил, и что заложил, и что после себя оставил. Его обширная семья, могущая, в известном смысле, представлять всю страну, дает ему возможность всестороннего взгляда на общество. Как-никак, за плечами у него четыре брака в девяти городах, потребовавшие немало энергии и самоотречения, но в глубине души, в основе, так сказать, основ он всегда чувствовал себя обрученным только с мамой. А посему выпьем за нашу обожаемую Марго — ура, ура, ура!

Затем поднимается дядя Райнхард. Держится он прямо и импозантно, одет, как всегда, безупречно, этого у него не отнять. «Дорогие друзья, милые дети, — говорит он, кланяясь во все стороны. — Мы собрались сегодня, как и в прежние годы, здесь, чтобы отметить день рождения нашей глубоко почитаемой и бесценной Маргареты, при каковых обстоятельствах мы лишний раз можем с радостью удостовериться в незыблемой прочности прекрасного и веселого, обширного и разрастающегося с каждым годом, крепкого и в тоже время ненавязчивого института, который мы все счастливы назвать своей семьей, своим домом, осененным матриархатом нежности, верности и любви». И так далее и тому подобное.

Дядя Карл всегда долго ищет первую фразу. Морщинистое лицо его сжимается и разжимается, как гармошка. Все напряженно смотрят на него. Но вот он нащупал нить, и теперь уж его не остановишь.

«Товарищи!» — говорит он и обводит нас всех проницательным взором. И заводит речь, конечно же, о заводе, о рабочих, трудившихся сегодня, как и всегда, с полной отдачей, о плане, который и в этом году потребует напряжения всех сил. Все мы здесь, зримо восседающие рядышком, наслаждаясь уютом, незримо связаны с нашими предприятиями. Глядя на нас немного исподлобья, он взывает к нашей солидарности и благодарит всех за участие в общем деле.

Каждую речь провожают долгими аплодисментами, и на многих лицах загорается желание тоже высказаться в высоком штиле. В прошлом году не удержались даже Матиас и Кристиан, двенадцати и пятнадцати лет, дети дядюшки Фреда от второго брака. Лора тоже редко упускает возможность сказать несколько путаных слов своим тихим голосом. Похоже, что ораторскую страсть от дядюшки Фреда унаследовали все его дети.

В этом году все было по-другому. Даже Детлев, на что уж у него фантазия, так сказать, профессиональное свойство, и тот растерялся. А все из-за милых маминых проделок, которые далеко не всегда можно оправдать тем, что она не от мира сего.