Новелла ГДР. 70-е годы

Первым уехал на двух автомобилях дядя Райнхард со своим семейством. За ним последовали — каждая по отдельности — семьи дядюшка Фреда. Вдруг выяснилось, что у нас не так много бабушек, как мне всегда казалось, а всего только семь.

Только дядя Карл, хоть ему утром и на работу, до одиннадцати часов хранил нам верность. «Девочка ты моя, — сказал он озабоченно, — если ты себя почувствуешь не в своей тарелке, приходи к нам». А брат Томас молча пожал мне руку, так, что я чуть не присела.

С какой это стати, черт побери, я должна чувствовать себя не в своей тарелке?

Перевод Ю. Архипова.

ЭРИХ КЁЛЕР Море Гинкго

© Temperamente, 1977, № 2.

С дерева гинкго-билоба — перед Берлинским университетом Гумбольдта — я сорвал раздвоенный листок. Откуда ни возьмись, возник предо мною смотритель, приставленный к гинкго, и отчитал меня.

— К чему мы придем, — заключил неподкупный смотритель, — если каждый, кто входит-выходит, будет срывать по листу…

Но ведь я оказался там волей случая, не относился к числу входящих иль исходящих, я был из проходящих, увидел дерево, мимоходом сорвал с него лист, за что был наказан. Да еще как! Я упал в море. Восточное дерево гинкго-билоба, из породы лиственничных, осенью сбрасывает зелень и зимой стоит голое, как самая обыкновенная лиственница. Листва опадает с гинкго, устилает землю, жухнет, гниет. Уходит под снег. Не затем, чтобы рвал их первый встречный-поперечный, выбрасывает лист свой дерево гинкго.

Итак, я барахтался в море. Вокруг меня — высотою под крыши — многотонные бутылочно-зеленые волны. Откуда? Разреши, дорогой читатель, обойти этот вопрос стороной. Были они, эти волны. Разве большой город — не то же море? Я не пошел ко дну. Рядом вдруг оказался какой-то старик. Его и меня — нас подхватило течением. Откуда старик? Кто его знает. Мало ли их, самых разных людей, живут рядом с нами, и ничего мы о них не знаем, и нисколько нас это не удивляет. Я ухватил старика за воротник. Больше на нем ничего не было. Море нас поднимало и бросало вниз, вздымало на гребень и несло. Затягивало за угол. Лист гинкго я крепко держал, зубами за стебель. У старика во рту торчал один-единственный зуб. Вокруг нас вздымающиеся валы. Нас понесло на серые рифы. Старик закричал:

— Нас разобьет о рифы!

— Быть может, а может быть — нет.

Я, как мог, выгребал, через расселину между рифов нас выбросило на сушу. Каменистый мыс. Узкая голая коса, подтачиваемая прибоем. Со стороны моря — руины, обкатанные волнами до бесформенных глыб; на стороне, обращенной к суше, вздымались редкие зубья крепостной стены, лежали низринутые колонны, торчали опоры, пальмообразно горбились наполовину рухнувшие арки, а над всем — острый шпиль главного купола. Среди хлама лежали, а кое-где стояли каменные изваяния ангелов с отломанными крылами, отбитыми носами, и меж лопаток у них торчали ржавые прутья. Со стороны, удаленной от моря, стены были целее. Опоры свода смыкались над крышей галереи, опоясывающей монастырский двор, а иные строения ввинчивались в небо до сакральных высот.

— Развалины монастыря, — определил старик.

Со стороны наиболее разрушенной, обращенной к морю, сориентировался я и продолжил вслух:

— Не удивлюсь, если подальше от моря нам попадется что-нибудь пригодное для жилья.

Высматриваем, прикидываем. Поверх насыпи, поверх обломков и глыб, через пролом в стене — как в замочную скважину — нам удалось наконец заглянуть внутрь. Ступенчатый спуск. Оживленная улица. Дальним концом она упирается в чугунные ворота. За ними — просторное здание. Перед фасадом — дерево из породы лиственничных, вид гинкго-билоба.

— Мы за дальним углом, — пояснил я старику, — море забросило нас к университету Гумбольдта.

— Вот оно что! — эхом отозвался старик.

Улица людная, два густых встречных потока, молодежь. Мимо шла какая-то девушка, тугая юбчонка точно ядреная скорлупа, упругие полушария под нею природа создала, чтоб укусить, или вкусить — звучит много лучше, но первое точнее.

— Она мне родная дочь, — сказал старик. — Нельзя, чтоб меня здесь увидела.

Скрючившись, он забился в развалины. Я свистнул. Девушка остановилась и оглянулась в мою сторону. Я поманил ее к себе, в руины. Каблучки зацокали по ступеням нерешительно, как бы против собственной воли. В девушке, которая подходит как бы против собственной воли, если ее кто поманит, даже если этот кто-то не престарелый ее отец, в такой девушке всегда теплится чувство быть полезной кому-либо. Девицы, что бросаются к вам без раздумий или от вас не раздумывая, — те иные, те сами ищут, кто им полезен. Я помог ей перебраться через пролом в стене и сказал:

— Здесь какой-то старик, с одним зубом во рту.

— Это мой отец, — сказала она. — Я должна увидеть его.

— Нельзя тебе. На нем остался один воротник.

Она увидела, что одежда на мне хоть выжми.

— Упал в море, как только сорвал лист с дерева гинкго, — пояснил я.