Новелла ГДР. 70-е годы

В замке шестнадцать комнат и зал, и зимний сад, и терраса с наружной лестницей, к которой подходит платановая аллея. Замок все еще возвышается над кирпичными домами, принадлежащими рабочим имения, а ныне крестьянам. Лишь кое-где на фасаде облупилась штукатурка, зимний сад за пыльными стеклами опустел, на втором этаже, там, где из окон торчат дымоходы, живут две семьи, а на первом разместилась библиотека, которой заведует светловолосая фрейлейн Шмидер; с посетителями ей приходится нелегко, прежде всего из-за русских книг и странных, придуманных, очевидно, без расчета на немецкого читателя имен, вроде Ивана Федоровича Потемпенко или Кирилла Афанасьевича Бараникова-Тулина. У кого в голове уложится такое, если ты целый день трясся на воющей молотилке? Отсюда, кстати, ясно и другое: русские — это никак не немцы.

К городку Узедому ведет узкая заезженная дорога. Вдоль нее, на деревянных столбах, провод. Туманным утром, хоть и на день позже пастора Нотзака, бургомистр Браузе отправляет по проводу ошеломляющую весть: графиня вернулась, мертвая, но факт есть факт. Еще он сообщает об инициативе партгруппы, о голосах против он пока умалчивает. Узедом сносится по телефону с Вольгастом, а Вольгаст — со Штральзундом, а Штральзунд — с Ростоком, а Росток — с Берлином. Ответ приходит быстро, приходит скоро, уже в полдень: о похоронах не может быть и речи, решение на месте одобряем, графиню вернуть. Такое по душе Браузе — достойно и по-революционному. Остается вопрос: графиню вернуть каким способом? И когда? В любом случае — чем скорее, тем лучше. Но уже к вечеру к Браузе поступает телефонный запрос: гроб, надо думать, не вскрыт?

— Мы его вскрыли, — сообщает Браузе.

— Какого дьявола вы его вскрыли?

— Хотели удостовериться в характере содержимого, — отвечает Браузе.

— Лучше бы вам его вовсе не трогать, — в сердцах говорит человек на другом конце провода и бросает трубку.

Браузе удивлен. Он ведь не подозревает, что узнали его товарищи по партии в Узедоме, Ростоке и Берлине, перезваниваясь, обмениваясь аргументами и контраргументами, козыряя главными и второстепенными положениями, затрагивая национальный и классовый вопрос, — существует санитарно-гигиеническое предписание от 1907 года, запрещающее перевозку на дальние расстояния вскрытых цинковых гробов. Лишний раз обнаруживается, что социализм — новое дело, а Пруссия — дело старое, дошедшее до потомков не только по неким правилам, касающимся перевозки покойников. Вообще при чем в данном случае классовый вопрос? Разве гигиена нужна не каждому классу? А если сделать исключение, послушайте, товарищ, противозаконное исключение при отправке гроба, — так кто должен быть его получателем? Да никто. Никто не обязан его принять. Что же тогда? И не являют ли собой санитарно-гигиенические инструкции то немногое, что еще соединяет расколотую на две части Германию? Видно, и в году пятьдесят втором существуют еще отдельные неясности…

К концу дня Браузе узнает, что графиню все же следует похоронить, никуда не денешься, как ни решай. Посему путь его вновь ведет к Нотзаку, множество глаз глядит ему вслед. Нотзак вежливо проводит его в комнату, служащую гостиной и кабинетом, где он обыкновенно сидит за секретером, у окна, выходящего в сад, и где лежит открытая книга.

— Ее придется похоронить здесь, — говорит Браузе. — Согласно санитарно-гигиенической инструкции, которая мне, честно говоря, кажется устаревшей.

Пастору давно все известно о вчерашнем ночном партсобрании, но он не показывает радости, просто замечает:

— Это наилучший выход.

— Само собой разумеется, без лишнего шума, — говорит Браузе.

— Абсолютно незаметно, — говорит Нотзак.

— Как вы представляете себе всю процедуру?

— После повторного разговора с господином суперинтендантом Кунефке, который, очевидно, с кем-то еще консультировался, мы пришли к выводу, что наименее обременительный путь, если я сам, хоть я уже на пенсии, проведу погребение, — короткая молитва над гробом и тому подобное. Семейный склеп, по-видимому, неуместен. Мне кажется, правомернее, если покойница будет лежать в обычной могиле, подобно всем прочим христианам.

— На сей счет у меня иное мнение, — заявляет Браузе решительно.

— Какое же, простите?

— Ей место там, где лежат французы.

— Вы и впрямь полагаете, что это необходимо?

— Разве они не были христиане?

— Мне только кажется, что это мелочно.

— А я нахожу, что это справедливо.

— Сие я решаю не один, — отвечает Нотзак, — хотя о своем несогласии заявлю немедленно. Результат будет как раз обратный желаемому, дело привлечет внимание. Но официально это компетенция суперинтенданта Кунефке, с которым я переговорю.

— Всенепременно переговорите, — роняет Браузе.