Новелла ГДР. 70-е годы

О своем приезде я известил открыткой. Звоню и машинально читаю на медной табличке звание и фамилию Рихарда. Темный блеск натертого пола здесь, наверху, кажется светлее, чем на втором этаже. Дома никого нет. На такой случай у нас уговорено, что ключ от квартиры лежит перед дверью, под половичком. Я наклоняюсь и нащупываю ключ. В конце концов я старый друг дома и пользуюсь полным доверием его обитателей. И я отпираю дверь, вхожу, вешаю пальто на вешалку. В прихожей пахнет, как в домах нашего детства, мастикой и искусственным медом. Иду в кухню, обстановка ее досталась Регине от родителей. Здесь запах искусственного меда особенно силен, но это призрачный запах воспоминаний о сороковых годах, когда мы с Региной в таком возрасте, как теперь Сабина или чуть постарше, сидели на этих стульях и между двумя объявлениями воздушной тревоги ели искусственный мед. Сейчас на столе стоит банка пчелиного меда. И несколько невымытых чашек. Чтобы уйти от мыслей о детстве, я заглядываю в холодильник и достаю бутылку «Адлерсхофской» водки. Рюмки в большой комнате. Мне здесь до последней мелочи все знакомо. В прихожей останавливаюсь перед Ван Гогом Зееманского народного издательства. Чтобы дойти наконец до большой комнаты, я убираю с дороги плюшевого медвежонка, сторожащего вход, но тут же спохватываюсь, поднимаю его, сажаю на диван, достаю из кармана куртки плитку шоколада и устраиваю ее у мишки в верхних лапах. «Адлерсхофская» холодная и поэтому так же или почти так же вкусна, как советская; бутылку советской я привез в подарок, она лежит пока в моем портфеле. Теперь я дома, курю, нажимаю кнопки радиоприемника, перебираю пластинки в шкафу. Они собирали их как попало, тут все — Барток, Рей Чарлз, «Летучий голландец». «Медики — люди разносторонние», — думаю я и останавливаю свой выбор на Рее Чарлзе. Квартира расположена так, что жильцы могут устроиться в ней самым лучшим образом. Только ванной нет, а туалет на лестничной клетке, между маршами. 1911 год — расчетливое время…

Смотрю в окно. Идет дождь, ноябрьская погода, фронт домов напротив, с их окнами по фасадам, разукрашенным лепными орнаментами, имитирует пропорции золотого сечения. На углу — магазин похоронных принадлежностей. Этого я не ожидал, в прошлый мой приезд магазин заслоняло зеленое дерево. Письменный стол Рихарда походит на стол человека, который только тем и занимается, что составляет сметы для новых приобретений, иногда настрочит письмо (только не мне), подпишет табель, который через два-три года положит перед ним дочка, взглядом ища глаза Регины, а в общем — что когда придется. Да, я забыл о рецептах, он здесь их выписывает своим друзьям, — витаминные препараты, таблетки от головной боли.

Гляжу на картину, висящую на стене, и, держа в руках вторую рюмку «Адлерсхофской» водки, усмехаюсь про себя, потому что картину эту писал я, и, собственно, что тут смешного, сам не знаю. Я опрокидываю третью рюмку и не слышу, как поворачивается ключ в замке. Это Рихард, вот он приставил палку к стенке вешалки, мысленно отмечаю я. Он входит, его синий плащ блестит от дождя, он подает мне руку, и глаза его даже в этой полутемной комнате поражают необычностью — Рихард включает свет и видит бутылку. Я предлагаю ему пропустить рюмочку — и лед сломан. Плохо то, что под его взглядом я вдруг чувствую себя чуть ли не наглецом, вторгшимся в дом. Но этот взгляд — чисто профессиональный прием Рихарда, и именно потому он мне неприятен. В конце концов я совершенно здоров, говорю я себе, закуриваю новую сигарету и вижу свою картину, залитую ярким светом. Теперь она не кажется мне такой уж замечательной.

Рихард надолго пропадает в кухне или в спальне, ведь надо снять галстук, сменить пиджак на вязаную куртку. Возможно, он задержался, чтобы дать мне время освоиться с его присутствием. Он отчаянный психолог. Меня всегда удивляло, что он предпочитает заниматься сердцем и почками пациентов.

Я все еще оставался один, когда от вдруг раздавшегося детского голоска комната зажила своей сиюминутной жизнью (быть может, я вернулся к действительности из адлерсхофсководочных витаний), — так или иначе, Сабина, узнав на вешалке мое пальто, входит в комнату. Сначала настороженно, мы давно не виделись, а может, я уже не тот, каким она меня помнит: надо присмотреться, какое у меня лицо сегодня. У медвежонка в передних лапах плитка шоколада, это Сабина успела заметить. Я приветливо улыбаюсь ей, и она, успокоенная, возвращается в переднюю, где ее ждет Регина: девочку надо переобуть и снять с нее пальто. Голос у Регины такой же темный и тихий, как и глаза; только по громким репликам Сабины я понял, что Регина с ней. Я не заявляю о себе, ведь я вторгся в дом, правда с предупреждением, но все же я не смею нарушать этого вечернего ритуала встречи, воссоединения после целого дня, проведенного каждым вне дома в своих делах и заботах.