Новелла ГДР. 70-е годы

— Ты должна раздеться, чтобы я мог вас сравнить, — сказал Йохен Райнерт и опять одернул водолазку. В этот миг она заметила, что шевельнулась зеленая бархатная портьера, отделявшая альков от остальной комнаты. Она увидела изящную руку, собравшую бархат портьеры, и тут из алькова выступила пухленькая особа, пританцовывая и покачивая бедрами, приблизилась к ним и, балансируя на пальцах, остановилась, — живот у нее подрагивал. Комнату наполнила неведомая, неслыханная музыка — струнные переборы, стрекот и стук. Поэтесса увидела также, что незнакомка прикрывает наготу лишь несколькими черными полосками на груди и на бедрах.

«В этом весь Йохен Райнерт, — думала взбешенная поэтесса, хотя и знала, что вовсе не весь он в этом, — так вот, значит, как он скрашивает себе свободные вечера». Но, еще продолжая об этом думать, она стянула через голову пуловер, открыла молнию на джинсах и сбросила их с себя. Оставшись в рубашке и трусиках, она — хотелось бы надеяться! — предоставит Йохену Райнерту достаточно возможностей для сравнения.

Но она заблуждалась: под пуловером и джинсами у нее оказались вовсе не рубашка и трусики — ее тело тоже было обвито узкими лентами черных кружев. Растерянная, испуганная, она принялась со злостью сдергивать с себя эти путы, и они вроде бы поддавались, но тут же коварно обматывали новыми витками ее плечи, грудь и срам, так что у поэтессы зародилась мысль о змеях и колдовстве. Хоть она и сознавала, что ставит себя в еще более смешное положение, она все-таки начала объясняться и оправдываться. Она-де не понимает, откуда взялся у нее этот стриптизный костюм, она ничего подобного не носит, находит его вызывающим, да и безвкусным. При этом она скосила глаза на красотку, которая в тихом экстазе беззаботно тряслась под музыку, звучавшую где-то в отдалении. Заметила она и ироническую улыбку Йохена Райнерта, мелькнувшую сквозь ароматный дым его восточной сигареты. Руки у нее опустились. Она поняла, почему он так улыбается, — он слишком часто читал ее стихи.

Она пустилась бежать, бросив все: рукописи, джинсы, пуловер; она бежала прочь, слыша позади громкий смех, хлопанье дверьми, звяканье стекла.

Утром она неторопливо позавтракала: молоко, чай, яйцо, булочки, сливовый джем. «Мне осталось здесь быть еще два дня, — напряженно размышляла она, — собственно, только полтора». На сюжет для рассказа она здесь не набрела, а быть может, это он не набрел на нее? Но все же кое-что есть: стихи. В них отражен этот край, лица людей из деревни, может, есть и удавшиеся ей строки, чтобы там ни говорил Йохен. Тут ей опять вспомнился сон. Он возвращался подобно припеву, и она снова видела, как Йохен ходит взад-вперед по комнате и трясет головой.

Невыспавшаяся официантка убирала со стола и рассказывала о прошедшей ночи. О том, что свадьба продолжалась почти до четырех, но жених исчез гораздо раньше. Нет, не сбежал, а просто завалился между двумя креслами. А банкет в честь женского дня длился до полуночи. Но две пары — они здесь только познакомились — оставались дольше. Не слишком долго, но все же. Официантка улыбнулась. «В той комнате, что напротив вашей».

Тут поэтесса пожалела о том, что заснула, впустую потратила ночь, да еще видела такие сны, в то время как совсем рядом происходили волнующие события. Быть может, это и была та пряная история, которую она могла бы рассказать людям, даже ее друзьям из бригады «РА — семь римское», а она опять потащится к ним со стихами. Пряная история, возникшая в наше время, 8 Марта. Возможно, что при ближайшем рассмотрении поведать об этом оказалось бы и не так просто: начать с празднования женского дня, кончить двумя парочками на двуспальной тахте в комнате напротив, в то время как в нижнем зале покинутая невеста лежит в объятиях свекра.

Но она в этом не участвовала, не могла ничего подтвердить, не знала, ни как поделили между собой двуспальное ложе две пары, ни как гости в зеркальном салоне утешали невесту. Не сидела она и в кресле, за которым валялся новобрачный, бормоча проклятия.

От этой ночи ей не досталось ничего, кроме тягостного сна, в котором тоже ничего не произошло, ибо между нею и Йохеном Райнертом за все время их знакомства ничего не произошло. И эта дурацкая сцена: критик Райнерт, шагающий взад-вперед по комнате, его насмешливая улыбка, зеленая бархатная портьера, а перед ним стоит раздетая поэтесса, пытаясь оправдаться, и краем глаза поглядывает на другую женщину. Рассказа не будет.

Чем же объяснить этот сон? Ночными звуками, что, смешавшись и став неузнаваемыми, проникли в ее мозг, восточными красками ковра, пестрыми платьями гостей из свадебного автобуса, мягко пружинящей постелью? Или же сухим воздухом этой комнаты, напомнившим ей о Йохене Райнерте? А может быть, еще и тем, что с некоторых пор ей недостает объятий нежного друга?

«Довольно, — подумала она, — рассказа не будет». Она воспользуется последним днем своего пребывания здесь и вымоет голову в теплой ванной комнате, у них дома старая угольная колонка и мыться неудобно.

Перевод С. Шлапоберской.