Новелла ГДР. 70-е годы

Когда на большой перемене мы дежурили во дворе, я рассказала ему об этом инциденте. Он принялся утешать меня.

— Ты начинающая учительница, — сказал он, — а она — начинающая директриса. Директорству тоже еще надо поучиться. Как и тебе своему делу. Знаешь, сколько на ней всего висит? Ты видишь только свои заботы. И она, естественно, свои. А еще должна замечать твои заботы. Мои. И всех учителей, и всех учеников, и всех родителей. Я не оправдываю ее, в данном случае она была не права. Но представь себе, сколько же у нее проблем! Чего стоит только подыскать замену заболевшему преподавателю. А что творится во время эпидемий гриппа? Каждый день не выходят на работу по меньшей мере четыре учителя. Значит, выпадает четыре учебных часа. В некоторых классах день состоит из сплошных «окон». Без конца приходят родители и жалуются. Поставь себя на ее место. Двое молодых учителей хотят послать все к черту. Разве твои ученики никогда не делают ошибок? А ты сама? А я? Порой ошибки бывают даже правильными, разумными. Как такое может быть, чтобы она не совершала ошибок? Она еще вырастет, точно так же как еще вырастешь ты.

Я снова брожу по школьному двору. Я только что отдежурила. Перемена уже кончилась, прозвенел звонок, и ребята снова поднялись наверх, в классы. Я медленно шагаю по двору. Его здесь больше нет. Он ушел навсегда. Ему исполнилось шестьдесят пять. Ровно в середине недели он простился со школой. Странно. Я робко нажимаю на ручку двери. Там один из его классов. Я медленно подхожу к кафедре. Он был еще бодрый, крепкий старик. Никто не умел смеяться так оглушительно, как он, никто из всех наших учителей.

Я всматриваюсь в тридцать пар детских глаз. Разглядываю одно лицо за другим. За партами тихо. Чьи-то рты открыты, чьи-то закрыты. Никто не перешептывается.

— Сейчас мы будем петь, — говорю я.

Едва только прозвенел звонок на большую перемену, я отправилась к директрисе.

— Сядь, посиди, — говорит она, пододвигая мне блюдечко, стоявшее на столе.

— Очень любезно с твоей стороны, — говорю я.

Я обедала с ней и едва успела съесть шницель, так как спешила на дежурство в школьном дворе. Мне пришлось оставить на столе десерт. И вот сейчас я ем свой лимонный сырок.

— Никак не пойму, — говорю я, — почему он не дождался конца учебного года. Или хотя бы рождества. Или уж конца месяца. Почему он ушел в середине недели?

— Кто он? — рассеянно спрашивает она, роясь в своих бумажках. Она поднимает глаза. Смотрит на меня, немного даже ошарашенно. — Ах, ты о нем…

— Я и сейчас нахожу это удивительным, — говорю я.

Она немного медлит. Делает вид, будто наводит порядок на столе.

— Ничего удивительного тут нет, — говорит она, — все как раз по закону и справедливо. Ему исполнилось шестьдесят пять, и он мечтал в день своего шестидесятипятилетия дать последний урок. Он трудился всю жизнь, двадцать пять лет проработал в этой школе, почти никогда не пропускал занятия, разве что однажды заболел, но даже когда сломал палец, и то ни один его урок не пропал. Мы просто не имеем права…

Я поглощаю творог.

— Я знаю многих, кто еще работает в этом возрасте, — говорю я, — и не только почасовиками. Он же еще такой моложавый.

Она качает головой.

— Мы не имеем права. Он заслужил свой отдых.

— А его опыт? — допытываюсь я.

— Мы не имеем права.

Не помню уже, сколько прошло времени с того разговора. Я отнесла пустое блюдечко на кухню. С тех пор я проверила сотни школьных сочинений. Минула зима, и март постепенно вступил в свои права. С его классом у меня все обстояло благополучно, наверняка так же благополучно обстояло дело и у других учителей, которым достались его классы.

Иногда в учительской произносилось его имя. Например, когда мы рассказывали друг другу анекдоты. Но анекдоты звучат у нас не часто, учителя — народ не слишком веселый. Однако, по правде говоря, мы его забыли. Я заметила, что он ни разу так и не появился в школе и что за все это время я ни разу не виделась с ним. Он исполнил то, что ему было положено, и даже сверх положенного. Его забыли окончательно. И мне было стыдно. Стыдно за всех нас.

Как только мне удалось выкроить время, я отправилась к нему домой. Он жил далеко от центра, я знала его адрес, поскольку в первые месяцы работы в школе, растерянная и беспомощная, часто приходила к нему за советом. В овощной лавке я купила килограмм грецких орехов. «Гречневые орехи», — подумала я. Я позвонила в дверь. Гречневые орехи.

— Вместо цветов, — сказала я, — мне казалось…

Он рассмеялся. Он нисколько не изменился. Я всегда думала, что дома он должен иметь вид типично одинокого человека, хотя толком не представляла себе, как выглядят типично одинокие люди.

— Ну вы и отчудили со своими орехами, — сказал он, — тогда, на день рождения, я чуть не отравился синильной кислотой. Скажи, вы что, уморить меня хотели?

Он поднял брови. Нет, он выглядел кем угодно, но только не одиноким стариком. И вовсе не имел вид человека, который томится от скуки. И на лице — ни морщинки.