Новелла ГДР. 70-е годы

Тут он разражался своим хриплым, нутряным смехом, все мускулы у него подрагивали, даже спина его тряслась от смеха. На этом его рассказы о женщинах на Яве заканчивались, а если кто начинал его дразнить, то он принимался за работу.

После этого его тонкогубый рот приоткрывался лишь тогда, когда он ворочал ломом в огне, сбивая припекшийся к решеткам шлак. Пламя у него всегда бушевало. Он любил покрикивать, всаживая лом в огонь, лицо его собиралось в складки, превращаясь в горячую коричневую маску, на которой озорно поблескивали глаза. Он ругал свой котел, дразнил его и посылал в огонь проклятия, если что-то получалось не так, как он хотел.

— Свинья ты поганая! Сейчас я тебе задам, собака. — А в уголках рта таилась усмешка, предназначенная котлу. — Ну, погоди, дрянь ты этакая, я тебе покажу, — кричал он, выхватывая расплавленный шлак и бросая его себе под ноги. — Ну, что я тебе говорил, стерва? Вытащил же я тебя, видишь!

Так пританцовывал Юле с пудовыми ломами, фехтуя, как на турнире. Каждое движение отработано за долгую жизнь. Каждый удар взвешен, ни одного выпада впустую. Орудуя железными пудами, он работал с точностью до миллиметра, часами, с невероятной скоростью. Юле работал так быстро и так уверенно, что никто не мог распознать его приемов. В его присутствии старая топка оживала, выплевывая газ и снопы искр. Котел превращался в хищника из огня, пара и металла, и Юле, сбивая шлак, вступал с ним в бой. Каждые четыре часа Юле праздновал победу, он не знал усталости — ведь огонь не должен был затухать ни на миг, а манометры на котлах своими подрагивающими стрелками требовали давления.

— Пар должен стоять на метке, это для кочегара дело чести, — говорил Юле, когда стрелки падали за красную отметину, и снова напрягал свои упрямые мускулы. — Что бы там ни было, пар должен стоять!

Кто не может держать давление, тот тряпка, а из тряпки выжимают последнее. Так было у старого панамца. Везли копру с Фиджей в Манилу, со ржавыми котлами, еще более старыми, чем дряхлое суденышко. Незримый обжигающий пар прорывался через худые фланцы, каждодневно опаляя кожу.

«Такое уж это дело», — ухмылялся старпом, просовывая свое злое свиное рыло сверху через люк, чтобы поглазеть в кочегарку. Жирный как боров старпом, всегда пьяный, ему нельзя было сойти с этой вонючей посудины — показаться на суше он не смел. Ни в Мельбурне, ни в Рангуне — нигде. Его повсюду разыскивали. «Такое уж это дело, — говорил старпом. — Дешевый флаг, дешевые котлы, дешевые кочегары. Только не уставать, ребята. Я проплавал на этой посудине добрый десяток лет. — И он обдавал их сверху своим безумным хохотом. — Поддайте огня, кочегары. Давай-давай! Больше пару, тюфяки, иначе никогда не доберемся до чертова пекла!» Кто выбивался из сил, того выгоняли. Все равно где: в Калькутте или в Сингапуре. Были ли целы все кости или нет. «Кочегаров везде хватает, поддай пару!» Потом старпом уходил на корму. Сволочь старпом, этакая скотина, он спускал пар в винтовой туннель, куда никто не мог заглянуть, но знали об этом все.

Тут врагом становился огонь, ибо со старпомом ничего не поделаешь, Юле надо было научиться бороться с металлом и дрянным углем. От Апиа до Молуккских островов, с угольным мусором либо кусками угля.

Сегодня Юле сказал:

— Пар — это для кочегара дело чести.

— Дерьмовая честь, — ответили остальные, опустили стрелки за красную черту и ждали, пока с кормы не заорал машинист.

3

Взгляд Юле становился совиным, когда речь заходила о деньгах. Тут он весь напрягался, думая о сберкнижках, желтых, с пятнами сажи, под половицей в кубрике. О записанных в них цифрах, набежавших за пятнадцать лет работы на Эльбе. Пятнадцать раз по двенадцать ежемесячных заработков да сверхурочные, премии, как это там называется? Еще надбавка за жару, надбавка за грязь и надбавка к питанию за свой счет.

«Мне и в голову не приходило, что у меня будет такая куча денег, — думал он и всякий раз удивлялся: — При этом я же всегда покупал табак и вот уже трижды обувь, черт подери. А еда. И сколько же всего человек пожирает! А захочется, так пойду выпью, зимой, когда холодно. Не понимаю, как эта фирма до сих пор еще не обанкротилась».

В памяти его всплывал коричневый глиняный горшок в углу хижины, прикрытый связкой соломы, припасенной для козы, в него бабушка складывала монетки, если они у нее заводились. Оттуда она брала их, когда надо было идти в деревню за крупой. Зимой с крупой было совсем плохо, там, в Галиции, ее тогда не хватало. А теперь где ее взять, крупу? Ему еще ни разу не приходилось на Эльбе есть кашу из такой крупы.