Новеллы и повести

Конрад — страшный человек и очень волевой. Он отрекся от нее, оставил. Он идет своим путем и ни перед чем никогда не остановится. Им управляют холодный разум и какая-то сверхъестественная сознательность. Придя к мысли, что любовь мешает работе, он отказался от счастья. А коль скоро он принял решение, разум прикажет ему забыть. Он сумеет справиться с собой.

Но Хелена еще сильнее. Она любила его всем сердцем, всем своим существом, ибо такие, как она, иначе не могут. Она будет любить его и никогда не согласится принадлежать другому. Ее жизнь превратится в безутешное страдание, в вечную тоску. Позабыть она не захочет. Однако у нее хватило решимости не уступить. Может, она видит перед собой ясную цель? А может, политика сделала и ее рационалисткой?

Нет, она не такая, как Конрад. Не расчетливый политик и не хладнокровный общественный деятель. Во всей нашей работе ей что-то чрезвычайно дорого и отказаться от этого она уже не в состоянии.

Теперь и мне понятна новая программа. Научные принципы и Маркс согласуются в ней с логикой и разумом. Одних это убедило, других нет. Наши деятели толкуют о программе с весьма ученым видом, сухо, по-деловому. Так уж у нас принято. Однако программа обращена и к чувствам: в ком она не задевает душевных струн, того не убедят самые умные доводы.

Февраль 1894 года

Хелена бывает у меня почти ежедневно. Она очень печальна и сильно переменилась, даже голос звучит иначе. И стала еще красивее. Когда я рядом с нею, мне кажется, что я переношусь в другой мир. Мне представляется огромный мрачный храм, тайны которого стережет жрица; она всегда одинока, замкнута и грустна, как будто судьба обрекла ее на вечное отшельничество — вдали от всех радостей жизни, вдали от солнца.

У меня создалось впечатление, что Хелена как бы дала обет самоотверженного, беззаветного служения Делу. Партийная работа и прежде составляла смысл ее жизни но теперь она вникает во все вопросы, даже не слишком значительные; у нее нет свободной минуты — все время уходит на дела и беготню по городу. В моей квартире она организовала нечто вроде штаба. В вечерние часы принимает здесь людей, ведет переписку, пишет статьи и прокламации. Я вижу, что она практически руководит всей работой.

Разумеется, я состою в той же партии, что и Хелена. Долго я сомневался и размышлял, но теперь твердо знаю, за кем идти и ради чего. Моей натуре претит легкомысленная поспешность в решении серьезных вопросов. Грабаж (с ним мы давно помирились) упрекает меня в недостаточной сознательности, так как я отзываюсь о наших врагах с некоторой сдержанностью. Действительно, я не могу относиться к ним с ненавистью и думать о них как о «банде головорезов». Ведь они неплохие люди, пусть заблуждающиеся, однако, несомненно, тоже социалисты, как и мы. Но я на них очень обижен — из-за Хелены. Мне горько и даже неприятно, когда я встречаю кого-нибудь из них на улице. Глупо, по-видимому, занимать позицию в принципиальном споре под влиянием эмоций. Но если бы кто-нибудь оказался в тот памятный вечер на моем месте, вряд ли он поступил бы иначе.

Я придерживаюсь мнения, что не всегда и не во всем стоит руководствоваться исключительно разумом. Не только я, наверно, но и огромное большинство людей воспринимают сложные общественные явления, одни и те же социальные науки и программы по-разному. Разве можно каждому заглянуть в душу! Все люди разные и у каждого есть в глубине души свои сокровенные мысли, которые другой человек не поймет, даже при самых лучших намерениях и большой интуиции.