Новое начало? Западные немцы в первое послевоенное десятилетие

Члены немецких судебных комиссий, особенно в сельской глубинке, часто оказывались не на высоте поставленной задачи. Им не хватало необходимой квалификации, нередко они рассматривали дела своих знакомых и соседей, вынося весьма мягкие решения. Порой им приходилось сталкиваться с угрозами и насилием со стороны сограждан, заподозривших их в излишнем рвении; имели место поджоги служебных помещений и покушения [Taylor 2011: 284]. Поскольку сами стандарты были довольно расплывчатыми, в двух соседних судебных комиссиях в одинаковых случаях нередко выносились совершенно разные приговоры, что, естественно, не способствовало позитивной оценке всего процесса немецким обществом. Хотя победители сохранили за собой право вмешиваться в деятельность немецких органов и самостоятельно решать судьбу главных преступников, их ресурсы также были далеко не безграничными.

Широкую известность получила практика «отбеливания репутации» за счет свидетельств об оппозиционной деятельности и настроениях. В послевоенной Германии за этими документами закрепилось насмешливое прозвище «персильных удостоверений» — от названия моющего средства «Персил». Считалось, что их можно было добыть без особого труда, едва ли не купить на черном рынке. В историографии также надолго закрепился образ «персильных удостоверений» как откровенных филькиных грамот, позволявших реальным преступникам уйти от ответственности и даже предстать в роли жертв режима [Brenner 2016: 255]. Современные исследования, основанные на изучении большого массива документов, ставят под вопрос этот тезис — по крайней мере, множество простых немцев напряженно искали среди своих знакомых таких людей, которые могли бы свидетельствовать в их пользу, а найдя, были далеко не уверены в положительном ответе на свою просьбу [Leßau 2020: 143]. Однако в то же время не подлежит сомнению наличие в определенных кругах, в особенности профессиональных сообществах, целых «каскадов» оправдывающих свидетельств: человек, сумевший добиться статуса «невиновного», охотно свидетельствовал в пользу бывших коллег, которые благодаря этому получали заветный статус и помогали следующим коллегам.

Какой бы ни была реальность, слухи о том, как при помощи «пер-сильных удостоверений» недавние нацисты с легкостью предстают в роли пострадавших, подрывали доверие немецкого общества ко всему процессу в целом. Кроме того, значительная часть анкетируемых — в особенности представители академических кругов — довольно болезненно воспринимали саму необходимость проходить довольно унизительную процедуру и доказывать собственную невиновность. Не случайно одним из бестселлеров в ранней ФРГ стал опубликованный в 1951 г. роман известного деятеля так называемой консервативной революции Э. фон Заломона «Анкета», высмеивавший союзническое правосудие [Заломон 2019].

Да и сами оккупационные власти стремительно теряли интерес к тотальной проверке анкет: на повестке дня стояли более важные задачи. Довольно быстро от необходимости проходить назначенную процедуру стали освобождаться широкие категории лиц — к примеру, все родившиеся после 1919 г. или солдаты, возвращавшиеся с войны. Число таких «освобожденных», по некоторым оценкам, достигало 75 % от общего числа подлежавших проверке [Brenner 2016: 255]. Наказания все время смягчались, все меньший процент представших перед судебными комиссиями попадал в категории преступников и соучастников. В итоге было рассмотрено 3,66 млн дел: 1667 человек попали в категорию главных преступников, 23 тыс. — виновных, 150 тыс. — менее виновных (в совокупности менее 5 % от общего числа) [Jarausch 2006: 54]. Многие впоследствии смогли добиться перевода в категории «попутчики» и даже «невиновные».

Начавшаяся холодная война привела к изменению приоритетов победителей; в 1948 г. проверки были окончательно завершены. В результате сплошь и рядом возникала парадоксальная ситуация: всевозможные «попутчики», чьи дела считались простыми и потому рассматривались в первую очередь, ощущали на себе всю строгость денацификации, в то время как действительно запятнанные деятели режима, сидевшие после «автоматических арестов» в лагерях в ожидании, пока очередь дойдет до них, отделались сравнительно легко. Это также не способствовало формированию позитивного имиджа денацификации в глазах многих немцев. По данным опросов, если в 1946 г. всю вышеописанную процедуру считали оправданной 57 % респондентов, то в 1949 г. — всего 17 % [Jarausch 2006: 55].

Реальная эффективность «анкетной кампании» и сегодня остается спорным сюжетом. Широко распространено мнение о провале денацификации. Однако существует и другая точка зрения, согласно которой необходимость отвечать на неудобные вопросы привела хотя бы часть немцев к переосмыслению всего прошлого. Кроме того, денацификация способствовала закреплению представлений о нацистском режиме как нелегитимном и преступном и в этом плане имела долгосрочный позитивный эффект [Jarausch 2006: 58].