И действительно, эта часть политики Аденауэра может быть оценена не только как спорная с моральной точки зрения, но и как весьма неоднозначная по своим последствиям. С одной стороны, она предотвратила формирование правой антигосударственной оппозиции, позволив демократическим институтам утвердиться в ранней ФРГ. С другой — имела определенные долгосрочные негативные последствия, в частности спровоцировав масштабные общественные конфликты и радикальный молодежный протест конца 1960-х гг. Широко пропагандировавшийся восточногерманскими властями тезис о том, что ФРГ является лишь продолжением Третьего рейха под новой вывеской, находил отклик у части западногерманской молодежи, поскольку в его основе лежали определенные реальные факты.
Применявшийся правительством Аденауэра подход в отношении прежних элит имел определенное сходство с принятым на заре существования Веймарской республики. Однако имелось и одно важное отличие. С людьми и организациями, открыто выступавшими против новой системы, велась достаточно жесткая борьба. В 1952 г. была запрещена Социалистическая имперская партия — прибежище бывших нацистов, не желавших отказаться от своих взглядов. Одновременно была сорвана попытка таких же «вечно вчерашних» путем инфильтрации взять под контроль Свободную демократическую партию. За похвалу в адрес Гитлера публичная фигура могла понести вполне реальное наказание. Когда в конце 1949 г. депутат от правой Немецкой партии Вольфганг Хедлер позволил себе речь с одобрением нацистской расовой политики, его мгновенно лишили иммунитета и начали судебный процесс. Хед-лера также выгнали из партии, что фактически поставило точку в его политической карьере. Суд закончился ничем ввиду противоречивости доказательств (речь не записывалась, имелись только устные свидетельства), что вызвало возмущение в первую очередь у социал-демократов; на повторном процессе Хедлера приговорили к девяти месяцам тюрьмы. Этот случай также привел к активной разработке законов о защите демократического устройства ФРГ [Frei 2002: 237–250].
Стремясь интегрировать бывших нацистов в новую систему и поощряя молчание в вопросе об индивидуальной вине и ответственности, федеральное правительство тем не менее решительно осуждало сам режим Третьего рейха и совершенные им преступления. В результате складывался парадоксальный образ «преступлений без преступников, нацизма без нацистов» [Frei 2002: 232]. Одновременно федеральное правительство стремилось предотвратить формирование правых «ветеранских» структур, сыгравших столь зловещую роль в Веймарской республике. С одной стороны, поддерживался образ «незапятнанного вермахта», выполнявшего свой долг и не участвовавшего ни в каких грязных делах, на которых специализировались подразделения СС. Западногерманские политики громогласно требовали освободить от ответственности немецких военачальников, обвиненных в военных преступлениях. Назначенные сроки тюремного заключения радикально сокращались. К примеру, фельдмаршал Э. фон Манштейн, приговоренный британским военным судом в 1949 г. к восемнадцати годам лишения свободы, уже в 1953 г. усилиями федерального правительства был выпущен из тюрьмы. Однако бывшим офицерам не просто позволяли, а буквально заставляли их интегрироваться в нормальную гражданскую жизнь. Ветеранские организации были изначально запрещены (впоследствии этот запрет смягчили), военные пенсии отсутствовали [Jarausch 2006: 36].
Естественно, борьба велась с угрозой не только справа, но и слева. Более того, именно эта угроза трактовалась в 1950-е гг. как более опасная. Антикоммунизм стал еще одной важной «скрепой», обеспечивавшей стабильность ранней ФРГ. В только что созданной системе «политического образования», задачей которой являлось развитие у западных немцев демократического сознания, именно антикоммунистические мотивы вышли в 1950-е гг. на первый план [Gagel 1995: 91–97]. Как тех, кто слишком активно настаивал на «проработке прошлого», так и тех, кто критиковал республику «справа», можно было обвинить в том, что они дестабилизируют обстановку и тем самым вольно или невольно подыгрывают Москве. При этом антикоммунизм эпохи начавшейся холодной войны основывался во многом на представлениях о «русских варварах», характерных для немецкого общественного сознания XIX — первой половины ХХ в. и активно использовавшихся в пропаганде Третьего рейха. В этой сфере, таким образом, тоже наблюдалась определенного рода преемственность.