Новое начало? Западные немцы в первое послевоенное десятилетие

Однако тот же дискурс способствовал формированию в немецком обществе второй половины 1940-х гг. ресентимента. Довоенный период все чаще вспоминали с ностальгией. С. Дагерман в своих очерках описывал «атмосферу обиды на союзников, смешанную с самоуничижением, апатией, всеобщей склонностью к сравнениям настоящего с прошлым, причем не в пользу первого» [Дагерман 2023: 17]. Распространялись представления о том, что победители ненавидят не только нацистов, но и немцев как народ. При этом подобного рода высказывания можно было услышать не только от затаившихся нацистов, но и от противников Третьего рейха [Jähner 2019: 270]. Если весной 1945 г. мирное население практически никак не сопротивлялось оккупации, то вскоре ситуация стала меняться. На предприятиях, подлежавших демонтажу, происходили стачки и митинги протеста. После особенно масштабной стачки в Руре в марте 1947 г. оккупационные власти запретили протестные мероприятия. В том же году в Брауншвейге английских военнослужащих пытались забросать камнями. Чем ниже падал уровень обеспечения самым необходимым, тем сильнее росла враждебность к оккупационным державам и тем больше становилась вероятность протестных выступлений. Дело доходило до того, что люди, сотрудничавшие с победителями и, к примеру, выдававшие им нацистских преступников, становились объектами ненависти и травли со стороны собственных сограждан — случаи, имевшие место и впоследствии, в начале 1950-х гг. [Frei 2002: 217].

Былые преступления вскоре вообще перестали интересовать многих. И недавние противники нацизма, и недавние «партайгеноссе» оказались в одинаковых условиях — часто они совместно воровали уголь с поездов и стояли в очередях в надежде отоварить продовольственные карточки. Это создавало у многих ощущение общности судьбы, примиряло друг с другом недавних противников. Более того, стремление найти и наказать всех преступников вскоре стало вызывать раздражение не только у тех, кому действительно было чего опасаться, но и у людей, в недавнем прошлом дистанцировавшихся от нацизма.

Такое же раздражение зачастую вызывала попытка начать дискуссию о войне и ответственности. Трактат К. Ясперса «Вопрос о виновности» [Ясперс 1999] встретил холодный прием у соотечественников, сам философ предпочел в 1948 г. переехать в Базель. Гораздо более популярной была небольшая книга Ф. Мейнеке «Германская катастрофа», опубликованная в 1946 г. и ставшая бестселлером (в 1947 г. увидело свет уже третье ее издание) [Meinecke 1947]. В ней автор рассуждал об общих причинах появления национал-социализма, видя в нем результат общественного развития индустриальной эпохи и обходя вопрос об ответственности немцев. Знаменитый пастор М. Нимёллер, выступая в январе 1946 г. с проповедью в Эрлангене перед студенческой аудиторией, заявил о том, что все немцы должны осознать свою вину; аудитория ответила бурным протестом, слушатели массово покидали помещение. В результате следующее выступление Нимёллера в Марбурге пришлось отменить [Fisher 2007: 59–61]. Как писал А. И. Борозняк, «рядовые немцы и слышать не хотели о национальной вине и национальной ответственности» [Борозняк 2014: 19].

Даже спустя несколько лет после окончания войны многие немцы вспоминали Третий рейх с теплотой. На рубеже 1940-50-х гг. больше половины опрошенных заявляли, что национал-социализм сам по себе был хорошей идеей; в качестве особенно позитивной характеристики подчеркивалась способность режима поддерживать порядок внутри страны. 40 % немцев называли период с 1933 по 1939 г. лучшим временем в германской истории; большинство оставшихся выбирали Второй рейх, и только 2 % — современную им ФРГ. Около трети западных немцев считали Гитлера выдающимся государственным деятелем; примерно столько же считали, что Германии будет лучше без евреев [Smith 2020: 581–582]. В 1948 г. в американской оккупационной зоне менее половины опрошенных называли демократию предпочтительным принципом государственного устройства [Jarausch 2006: 145]. Оценивая эти цифры, важно помнить, что в период оккупации и денацификации значительная часть опрашиваемых имела мотив скрывать свои реальные воззрения. Националистические и авторитарные настроения, таким образом, никуда не исчезли.