Новое средневековье XXI века, или Погружение в невежество

Значительное место в провале российских организаторов опросов по прогнозу выборов 1993 г. занимает их неспособность определиться со “скрытыми избирателями”. После проведения опросов его организаторы анализировали ответы только тех избирателей, кто выразил партийные предпочтения. Они игнорировали все другие категории респондентов, включая тех, кто не собирался голосовать, и тех, кто не определился с политическими предпочтениями. Организаторы опросов также игнорировали тех, кто отказался беседовать с интервьюером. Таким образом, российские организаторы опросов анализировали только часть выборки, которая касалась потенциальных участников выборов.

Фактически ни один из российских опросов, результаты которого опубликованы в СМИ, не содержит данных о не собирающихся голосовать избирателях и о тех, кто не выразил отчетливо свою позицию…

Б. Грушин сделал более глубокое замечание в оценке декабрьского провала. В своей статье “Фиаско социальной мысли” он сделал крайне пессимистические и агностицистские заявления, предположив, что российское общество в его нынешней изменчивой форме представляет не поддающиеся измерению проблемы для социальных наук» [290][148].

СМИ также деградируют. Дикторы телевидения заговорили с ёрничеством и улыбочками, программы наполнились невежеством и дешевой мистикой. Наше телевидение стало говорить на том же языке, с теми же ужимками, что на Западе (хотя там в личных разговорах их интеллектуалы сами признали, что с падением СССР Запад «оскотинился»). На телевидении возникла особая мировоззренческая и культурная система, работающая «на понижение». Экран испускал поток пошлости, в которой тонет проблема добра и зла. Невежество стало действенным!

А. С. Панарин говорил о катастрофических изменениях в жизни: «Сказанного слишком мало для того, чтобы передать реальную атмосферу нашей общественной жизни. Она характеризуется чудовищной инверсией: все то, что должно было бы существовать нелегально, скрывать свои постыдные и преступные практики, все чаще демонстративно занимает сцену, обретает форму “господствующего дискурса” и господствующей моды» [815].

Вспомните, как И. Г. Яковенко (профессор Российского государственного гуманитарного университета) заявлял: «Катастрофа не является чисто негативным явлением… Чем мощнее катастрофа, тем больше шансов на изменение глубинных, традиционных оснований культуры и общества».

Так и получилось.

Культура

Но разве не это же мы видели в среде наших нигилистов, бескорыстных антисоветчиков-шестидесятников? Но они и есть те, которые подняли на пьедестал вора и убийцу. Преступник стал положительным лирическим героем в поэзии! Высоцкий, конечно, не знал, какой удар он наносил по обществу, он не резал людей, он «только дал язык, нашел слова» — таков был социальный заказ элиты культурного слоя.

А ведь эта элита оказалась не только в «духовном родстве» с грабителями. Порой инженеры человеческих душ выпивали и закусывали на ворованные, а то и окровавленные деньги. Они говорили об этом не только без угрызений совести, но с удовлетворением.

Вот писатель Артур Макаров вспоминает в книге о Высоцком: «К нам, на Каретный, приходили разные люди. Бывали и из “отсидки”… Они тоже почитали за честь сидеть с нами за одним столом. Ну, например, Яша Ястреб! Никогда не забуду… Я иду в институт (я тогда учился в Литературном), иду со своей женой. Встречаем Яшу. Он говорит: “Пойдем в шашлычную, посидим”. Я замялся, а он понял, что у меня нет денег… “А-а, ерунда!” — и вот так задирает рукав пиджака. А у него от запястья до локтей на обеих руках часы!.. Так что не просто “блатные веянья”, а мы жили в этом времени. Практически все владели жаргоном — “ботали по фене”, многие тогда даже одевались под блатных» [816].

Вот так! В юности шли с грабителем в шашлычную, продав чьи-то снятые под ножом часы. Потом «давали слова» своим дружкам-поджигателям в перестройке, разводили огонь в Карабахе. Это уже далеко не те «чистые, бескорыстные и самоотверженные служители социальной веры».

Так мы пришли к новому истоку трагедии и должны идти вперед.

Мы видели перестройку, которая собрала философов, артистов, гениев и т. д. До 1990 г. она успела сделать все разломы, распады, катастрофы и соединила это в огромный синтез. И в том синтезе небольшая, но важная система и новый исток контрреволюции. А после 1990 г. «неявный» криминалитет разгромил производство — и России, и всю Евразию. Уже более 20 лет мы с трудом вырывались из рук олигархии. И надо помнить глубокие слои — глобализация уже покрыла землю.

Вот другой риск: «Советское кино возникло как социокультурная антитеза дореволюционному коммерческому кинематографу… Но к середине 1980-х гг. общий контекст кинематографа сильно изменился… В результате формационного слома на рубеже 1980–1990-х гг. прежние достоинства кинематографа были утрачены, а сопоставимые с ними новые до сих пор так и не обретены» [817].