Новогодние и другие зимние рассказы русских писателей

— Да, на чем, бишь, я остановился?.. Да, поднялась метель, вот такая же, даже, может быть, сильнее, а мне ехать необходимо. Смотритель отговаривает, ямщики боятся и отказываются наотрез везти, — но мне необходимо, понимаете ли: необходимо! Я вынимаю револьвер и спрашиваю: «Кто очередной ямщик?» Мне указывают какого-то идиота, и я ему, приставив дуло пистолета ко лбу, говорю ясно и внушительно: «Выбирай, негодяй, из двух положений: или ты не едешь — и я все равно размозжу тебе голову, — или рискуй вместе со мною и, в случае счастливого перегона, золотой на водку!..» Идиот, понятно, рискнул, и мы поехали… О, это были долгие часы, часы страшных мучений, но энергия и сила воли взяли верх над стихиями, и я доехал благополучно…

— Верно, за́меть была легонькая, — не то что вот как нонешняя! — усумнился есаул.

— Я говорю, настоящая, невозможная пурга, как говорят по-здешнему! — настаивал барон.

— Сумнительно, ваше благородие, — вставил и казак-смотритель. — Пурга-то ведь зверь; она все равно как ураган летом, она с ног валит, верблюду не выстоять… она ведь, каторжная, сразу всю память, дух весь из мозгов вышибет… ошалеешь!.. Она…

— Значит, не из всяких мозгов дух она вышибает, как ты говоришь, любезный! — улыбнулся барон и, заметив, что Елена Ивановна потянулась за чем-то через стол, ловко пододвинул к ней желаемое…

— А я, господа, отношусь к пурге даже с некоторою признательностью, — заговорила Елена Ивановна. — Я ведь ей обязана двенадцатью годами счастливейшей жизни…

— Это как же? — полюбопытствовал барон.

— То есть каким манером? — в один голос спросили купцы.

— Сообщите-с, сударыня! — пробасил, крутя седой ус, есаул Гвоздев.

Я уже знал прежде эту историю, а все-таки подвинулся с своим табуретом поближе. Даже молчаливый «сердешный» вдруг встрепенулся и, широко раскрыв свои кроткие глаза, словно замер, затаив дух, весь сосредоточившись в одном напряженном внимании.

— Меня тоже раз, давно это было, — начала свой рассказ Елена Ивановна, — застигла на дороге пурга. Это случилось на длинном перегоне, так что до станции верст двадцать оставалось, а лошади мне попались прескверные, усталые, и ямщик — совсем мальчишка. Я хотя и слышала много страшного про эти самые пурги да бураны, но самой лично испытать не доводилось… Я и не думала тогда об опасности, опустила рогожи у кибитки и кричу ямщику: «Пошел!..» А где тут гнать, ничего не видно!.. Сани то туда, то сюда швыряет, очевидно, мы дорогу-то потеряли и попасть на нее не можем… Ямщик-мальчишка озяб, плачет, бросил вожжи и ко мне в кибитку полез; кони стали… Вдруг, прислушиваюсь я… колокольчик… бряк-бряк, — да близко, вот сейчас перед нами… Наша тройка заржала, и в ответ, слышу, тоже ржут лошади… Это мы вплотную съехались, так и уперлись друг в друга… Кто-то подошел, под рогожу заглянул… Залепило снегом глаза, ничего путем не видно… Окликает. Я отозвалась. «Ах, это вы», — говорит, по имени называет, а я признать не могу… «Так, — говорит, — нельзя, так и жизнь покончить можно; а давайте уже „отсиживаться“ как следует, вместе…» Что уже они после со своим ямщиком делали, как сани ворочали, как, что, — я и не помню… Зябнуть я шибко стала; именно что «пурга мозги отшибла». Только огляделась я уже, когда все готово было. Лежим мы оба под возком, снегу намело поверх, что темно стало, — и этот-то, Богом посланный, фонарик засветил, все еще копается, войлоками обкладывает меня и говорит: «А вы, голубушка, вот хлебните глоточек, — это очень помогает в данном положении». Я хлебнула — разговорились… «Я, — говорит, — к вашему папеньке, в прошлом году, в форте являлся; помните — доктор с рыжею бородою? Вы мне еще чай подавали, ромом угощали?» Я ему говорю: «Как же-с, теперь помню. Только папенька мой помер, а я теперь…» Ну, одним словом, разговорились как следует…

Елена Ивановна покраснела слегка, потупилась, поправила пуховой платок на шее и проговорила:

— А не хотите ли, господа, еще по стаканчику?.. Я свежего заварила чайку… Прикажете?

— Я бы готов вынести десять буранов подряд, чтобы быть на месте этого доктора! — плотоядно осклабился барон и почему-то пододвинулся поближе к нашей хозяйке, хотя всем нам казалось, что он и без того сидит к ней довольно близко.

Молчаливый собеседник очутился, как-то незаметно, тоже почти у самого стола и в данную минуту, судя по выражению его лица, ничего и никого не видел и не слышал, кроме самой рассказчицы.

Та тоже посмотрела на него особенно пристально, словно припоминая что-то, но, очевидно, ничего не припомнила — и занялась разливанием чая по стаканам.

— Долго ли отсиживаться пришлось? — прервал молчание есаул Гвоздев.

— Ах да!.. Я не помню хорошо, но, вероятно, дня два, немножко больше… Вот лимон… Положить кусочек?..

— О, я понимаю… — опять осклабился барон, — счастливые часов, да что часов, и дней не замечают… Чем же вся эта романическая история кончилась?

— А тем кончилась, — резко отодвинулась от него Елена Ивановна, — что по приезде в город мы обвенчались и двенадцать лет прожили вполне счастливо… Вот чем это, господин барон, окончилось!