Новогодние и другие зимние рассказы русских писателей

— Вот и опять пурга… и опять… — заговорил молчаливый наш собеседник. И заговорил таким глухим, подавленным, нервным голосом, что обратил на себя общее внимание… Начал он было свою фразу и оборвал, не кончил, быстро спрятался в свой угол, отвернулся и, ни с того ни с сего, заплакал. Заплакал тихо, беззвучно, но этот плач слышали все, кроме барона, кажется…

Вдруг, словно над нашею головою, чуть-чуть звякнул колокольчик, крыша землянки дрогнула, и на головы наши посыпались мелкие кусочки глины… Звук колокольчика повторился еще раз…

— А ведь это кого-то еще Бог привел! — снялся с места есаул и выскочил в сени…

Казак-смотритель бросился за ним, купцы почему-то стали запахиваться и креститься, а барон заметил, что если и прибыл кто-нибудь, то это для него, прибывшего, весьма счастливая случайность, не более…

— Только где же тут уместится этот новый приезжий? — вопросительно поглядел он вокруг себя и, на всякий случай, раздвинул свои чемоданы и протянул ноги, чтобы заблаговременно захватить лично под свою особу место попросторней.

Застегнул полушубок и я, надел шапку и вышел в сени, вслед за есаулом и смотрителем… Там уже толпилось два или три ямщика и, при свете фонаря, дружно работали лопатами, расчищая себе выход из дверей, до крыши заваленных уже снегом.

Бряканье колокольчика повторилось еще, теперь много яснее, чем нам послышалось в землянке. Гремя сбруею, встряхнула и фыркнула усталая лошадь… Окликнули, но на громкий оклик смотрителя никто не отозвался.

— Окоченели, поди, седоки-то! — тряхнул головою казак.

Лопаты заработали дружнее.

Сильный порыв ветра внес к нам в сени массы мелкого, пушистого снега и задул один из фонарей, но, при слабом мерцании другого, можно было чуть-чуть различить конец дуги и заиндевевшую морду коренного.

С громадными усилиями, завязая по пояс в снегу, помогая, а больше мешая друг другу, мы добрались-таки до саней и начали их исследовать.

— Эк навалило, не дороешься! — ворчал смотритель. — Почтенный, а почтенный! Как вас звать-то?.. Вставайте, что ли… Приехали!.. Ребята, расчищай снег у головы, бери под плечи!..

«Почтенный» ничего не отвечал и не шевелился, изображая из себя неподвижную, окоченелую глыбу, длинный, скутанный сверток насквозь промерзшей одежды.

— А ямщика-то нету! — заметил кто-то из рабочих.

— Ищи в передке!

— Да искали — нету… Черт его знает, не распознаешь путем — чья тройка!

— Под доску не сбился ли?

— Нету!

— Ну, так помяни добром его душу!.. Сгиб, значит… Он, может, дорогу пошел нащупывать, ну, и шабаш!

— Много тут дороги нащупаешь… Да убери фонарь, что в глаза суешь, косоглазый, только мешаешь… Ну, поднимай! Бери разом… У-ух!

— Отвороти лошадь маленько… Да что глядишь, братцы, распрягай, что ли… Пущай сами по загону дороются… Эки олухи!

— Руки знобит… застыли совсем, Евстрат Игнатьевич…

— Ладно, разговаривай… Подняли, что ли?

— Тащим!

Кое-как, общими силами, мы подняли из саней приезжего и внесли его в сени. Это была просто неуклюжая, снежная масса, и уже в сенях, в относительном затишье, можно было рассмотреть часть мехового воротника и ноги в высоких сапогах.

В сенях же я заметил, что самое деятельное участие в розысках и поднимании тела принимал наш молчаливый собеседник, хотя и оставшийся сначала, как нам казалось, в землянке, но успевший пробраться вперед.

Он теперь очень суетился и все упрашивал не вносить «приезжего» сразу в тепло, а дать ему отлежаться в сенях, облегчить от лишней одежды и вообще принять меры, хорошо всем нам известные в подобных случаях.

— Дышит! — первый же заметил он, засунув руку под шубу и пальто незнакомца, лицо которого трудно было рассмотреть под башлыком и слоем инея, густо залепившего брови, усы и бороду…

В сени вышла к нам и Елена Ивановна и остановилась на пороге, зябко запахиваясь в свою наскоро накинутую шубку.

Сунулся и я свидетельствовать больного, нашел, что сердце еще билось, хотя довольно слабо, значит, внести в тепло не представляло особенной опасности.

Порешили вносить.

Тут уже все принялись хлопотать… И купцы, и наша дама, все, кроме только барона, который осыпал нас советами, хотя сам лично и не трогался с своего места.

Приезжего раздели, уложили на пол, подостлав предварительно разной мягкой рухляди, вытерли водкою лицо, руки, грудь, разули и осторожно влили в рот ложечку теплого рому.

Больной повиновался нам совершенно бессознательно и, казалось, находился в полном беспамятстве… Его прикрыли сверху двумя тулупами. Елена Ивановна предложила оставить его пока в полном покое.

— Сам отойдет через часик, — говорила она. — Я знаю, я видала таких многих на своем веку… Сам отойдет и заговорит, тогда и можно будет вволю отпоить горяченьким, а пока не надо.

— Ему бы полынной рюмочку пропустить — она живодействует! — предложил старший купец.

— А нет того лучше, как ежели прямо в баню, да на полок! — предложил младший.

Но так как бани под руками не было, то этот дикий совет не грозил больному своим осуществлением.

Все в землянке заговорили тише, вполголоса, все стали сдержанней, только барон заметил:

— Ну, вот и не без драматического эпизода… прекрасно!