Новые Дебри

Мать прокралась на другой конец разложенных по кругу постелей. Остановилась возле шкур Карла и Вэл, нырнула к ним. Их освещало колеблющееся пламя костра. Из всех постелей смотрели любопытные глаза. Минуту погодя послышался растерянный стон, а потом еще сонная Вэл выкатилась из-под шкур на холодную землю. Спросонья Вэл взмахнула руками, хватаясь за воздух, потом разом проснулась, встрепенулась и полезла обратно к Карлу, под шкуры. Но Беа высунулась наружу, размахнулась и ударила Вэл кулаком в лицо. Агнес услышала, как хрустнули кости. Как вскрикнула от боли Вэл. Как негромко ахнула вся Община в спальном кругу. Вэл схватилась за нос, но мать отбила руку Вэл и нанесла еще удар. И еще. Вэл завизжала, взвыла, потом забулькала носом и отвернулась. Сжалась, закрыв лицо руками и хрипло дыша изувеченным носом.

Агнес увидела, как ее мать ногой отпихнула скорчившееся тело Вэл подальше от постели, под неясный свет полумесяца.

Оттуда, где теперь лежала с Карлом ее мать, доносился шум какой-то возни, борьбы, потом Агнес услышала звуки, которые было невозможно спутать ни с чем. Животные звуки. Означающие то, что она бесчисленное множество раз видела в природе, но так и не примирилась с увиденным. Ее мать скакала верхом на Карле, как на лошади. И это обычное житейское дело, в котором, как казалось Агнес, она уже разобралась, снова стало выглядеть странным. В ней нарастало негодование. Все, кто спал поблизости, беззастенчиво глазели на них. Воя от ярости, Вэл уползла прочь, прихватив по дороге шкуру с постели доктора Гарольда и утащив с собой. Он не стал ее отнимать.

Наконец Агнес сумела отвести взгляд от шокирующего зрелища и вскочила. Чтобы остановить мать. Чтобы потребовать объяснений. Чтобы наказать ее. Утешить Вэл. Ударить Карла. Она не знала, какое из чувств сильнее остальных. Но, едва она поднялась, чужая рука схватила ее запястье и грубо рванула обратно. Это был Глен.

– Сиди здесь, – велел он.

– Но Глен…

– Сиди здесь, – прошипел он, стиснув ей руку, словно кандалами.

– Но…

Прежде чем она успела продолжить, он зажал ей рот. Она почувствовала, что он дрожит, переполненный эмоциями. Гневом. Горечью. Чем именно, она не смогла определить. Таким она его еще никогда не видела.

– Ничего, – выговорил он. Голос прозвучал словно из густых камышей в глубине его горла.

Она задумалась о своей недавней ссоре с матерью. О том, какой сломленной выглядела мать, прежде чем издала понимающий смешок. До конца дня Агнес больше не перемолвилась с ней ни словом. За ужином мать держалась в стороне. Болтала понемногу со всеми, с людьми, которыми раньше не уделяла ни единой мысли. Агнес увидела, как мать запрокинула голову, засмеявшись каким-то словам доктора Гарольда. Не кого-нибудь, а доктора Гарольда! Потом мать устроилась рядом с Карлом, чтобы съесть свою долю ужина. Они сдвинулись до странности близко, вплотную друг к другу, жарко зашептались о чем-то среди обычной за ужином беспечной болтовни. Их разговор казался серьезным, даже напряженным. И как же близко, невозможно близко они сидели.

Агнес встряхнула головой, избавляясь от этого видения, сбрасывая его на землю. Она чувствовала себя больной.

– Глен, это я виновата, – сказала она.

– Нет, не ты.

– Мы поссорились.

– Ты не виновата, – сказал Глен. – Сейчас ты не понимаешь, но поверь мне, в этом нет твоей вины.

Как же она устала от непонимания. От незнания, что и как устроено, она считала себя чужой в этом мире.

Глен больше ничего не добавил. Он зажмурился и замычал. Наклонился ниже, замычал на ухо Агнес, словно наполняя ее этим пением – таким знакомым, хоть ничего подобного Дебра и Хуан никогда не пели у костра. Этой песни не было среди тех, о которых Патти, Селеста и Джейк пытались рассказать ей, когда разговор заходил о музыке, по которой они скучали. Она засела в памяти с давних времен ее детства. С тех пор, когда она болела. Эта песня доносилась до нее из-за прикрытой двери. Глен с матерью слушали ее по вечерам, когда допивали вместе бутылку вина. Когда лязг приборов по обеденным тарелкам звучал для нее, как тихий колокольный звон, возвещающий какое-то начало. Глен мычал ей в одно ухо и прикрывал другое теплой ладонью. И она снова очутилась в своей постели, на матрасе, где сохранился неглубокий отпечаток ее тела, потому что слишком много времени за свою короткую жизнь ей пришлось провести лежа, перенеслась обратно туда, где ей не просто нездоровилось, но там, как она понимала сейчас, она была счастлива.

Она крепко зажмурилась, по ресницам скатились горячие слезы.

Раньше, в тот же день, после пощечины и зайца, Джейк спросил Агнес, как зовут ее мать.

– А почему ты спрашиваешь? – Частица ужаса осела в ней глубже прежнего. Ей не хотелось думать о матери.

– Потому что я заметил, что никто – то есть никто из нас, новичков, – не зовет ее по имени. Все мы просто называем ее твоей мамой. «Мама Агнес».

– Вот так и зови, – сердито огрызнулась Агнес, не подумав, что еще это может означать.