Новые сказки. Том 1

Заработавшись, он не слишком часто сверялся со своим отражением и не замечал, что зеркало помутнело. По гладкой поверхности бежала лёгкая рябь, кое-где проступили грязные пятна, а сам Том-в-зеркале покрылся сеточкой трещин. Но нет, наш юный гений был слишком увлечён, слишком сладким чувствовалось предвкушение успеха – как Гельфанд похвалит его за портрет, как он получит диплом художника, и имя его будет у всех на устах… Когда уставший, но довольный Том отложил кисти и взглянул на зеркало, чтобы сравнить получившийся портрет с оригиналом, крик застрял в его горле: вместо привычного отражения из зазеркалья напирала мохнатая чёрная тварь.

3

Утром в день выпускного Том проснулся в холодном поту.

Юноше приснилось, что он совсем ещё малыш и снова в родительском доме. Яркое солнце бьёт в окна, не оставляя ни тени на полу, и, попадая лучом в развесистую хрустальную люстру, расцвечивает комнату солнечными зайчиками. Люстра слегка раскачивается, зайчики прыгают по стенам, по мебели, и кроха Томми с хохотом гоняется за ними, и бок о бок с ним хохочут его друзья. Весь дом полон детей – розовощёких и хорошеньких, как пупсики: кто-то играет в прятки, кто-то скачет через верёвочку, натянутую меж двух стульев, а кто-то прыгает солдатиком по лестнице. Те, кто на лестнице, постарше малышей, и гляди-ка, сам Том уже подрос. Все играют в салки, и он бежит по длинному коридору за Бартом, ещё чуть-чуть, и осалит, но тот оборачивается, и Том столбенеет от ужаса. Там, где только что было лицо Барта, разевает пасть безглазое чудище, с длинных, острых зубов его свисает слюна, и раздвоенный язык, рыхло-красный, словно вывернутый наизнанку, тянется, тянется…

Ноги отказывают Тому, из горла рвётся беззвучный, как во всех кошмарах, вопль, и мальчик, поскальзываясь на гладком паркете, бежит прочь, вниз по лестнице, в родительскую спальню. Там спасение, там мама. Мама скажет ему, чтобы он не боялся, и страх уйдёт, такова магия матерей, никакому чудовищу с ней не справиться.

– Томми, милый, что с тобой? – мама принимает его в объятия, гладит по волосам, но что-то не так. Мамины руки, всегда такие мягкие и тёплые, жёстко скребут по голове, царапают лицо, да и не руки это вовсе – мерзкие паучьи лапки, покрытые щетинками и чёрным пухом. Он отстраняется и видит, как мама открывает рот, но оттуда вырываются лишь шипение и клёкот. Том пытается убежать, но ноги подламываются, и он падает на пол, на глазах зарастающий серой плесенью, и нет ему спасенья…

Этот сон снился ему уже много месяцев подряд. Первый раз юноша увидел его, когда, напившись, сжёг свой автопортрет и в слезах заснул на кучке пепла. Он зарёкся писать людей, он успокаивался дешёвым вином, но морок не проходил. Поначалу он каждое утро заглядывал в зеркало в безумной надежде, но каждое же утро встречался взглядом с уродливым монстром, и раз от разу надежды оставалось всё меньше. Отчаяние, ярость, пьяный туман – жизнь шла кувырком, и однажды художник попросту разбил все зеркала в своём доме, а в дневнике появились грустные строчки:

Когда не хочется быть сильным,
Когда серое небо устало,
Я б покрасил его синим —
Только синего цвета мало.

Я потратил все яркие краски,

Беззаботно махая кистью.
На бумаге раскинув сказку,
Позолотой утешил листья.

На последний лучик заката

Обронил немного печали.
Он напомнил, что было когда-то,
Когда ветры мечтами дышали.

Я покрасил бы небо синим,

И чтоб солнце на небе играло,
И мир стал бы самым красивым,
Только жёлтого цвета мало.

Художник: Юрий Чернышов, 12 лет

Больше надеяться было не на что.

В Академию Том не шёл, а плёлся нога за ногу. Объявление результатов последнего испытания проходило в большом зале, где уже собрались ученики. Пряча глаза, Том пробрался на последний ряд и сел в самый угол. Для всех выпускников сегодняшний день являлся долгожданным праздником. Для всех, кроме него.

Его «Утро в осеннем лесу» было великолепно – даже он сам это понимал. Профессор Бельвю восторгался переливами листвы, профессор Амигдала рыдала от высокого чистого неба, а академик Рондон сказал, что никогда ещё не чувствовал в картине такой любви к природе… Если бы не профессор Мовэ, Том получил бы высшую оценку за пейзаж, но тот придрался к перспективе и каким-то чудом убедил всех остальных, что «Утро» не совершенно.

Если бы, ах если бы заработать ещё несколько баллов на портрете, но как раз портрета у Тома и не было. Как ни уговаривал Гельфанд, Томас оставался непреклонен. Разве получил бы он хоть что-то за тех чудовищ, которых выдавало его воображение?