Читаем Новые стихотворения полностью

Так я не знал тебя? А у меняты на сердце, как тяжесть начинаньяотсроченного. Сразу бы в строкутебя, покойник, страстно почиющийпо доброй воле. Дал ли этот шагто облегченье, как тебе казалось,иль нежитье — еще не весь покой?Ты полагал: где не в цене владенье, —верней кусок. Ты там мечтал попастьв живые недра дали, постоянно,как живопись, дразнившей зренье здесь,и, очутившись изнутри в любимой,сквозь все пройти, как трепет скрытых сил.О, только бы теперь обманом чувствне довершил ты прежнюю ошибку.О, только б, растворенный быстриной,беспамятством кружим, обрел в движеньиту радость, что отсюда перенесв мерещившуюся тебе загробность.В какой близи был от нее ты здесь!Как было тут ей свойственно и свычно, —большой мечте твоей большой тоски.. . . . . . . . . . . . . . . .Зачем ты не дал тяготе зайтиза край терпенья? Тут ее распутье.Оно ее преображает всю,и дальше трудность значит неподдельность.Таков был, может быть, ближайший миг,в венке спешивший к твоему порогу,когда ты перед ним захлопнул дверь. О этот звук, как бьет он по вселенной,когда на нетерпенья сквознякеотворы западают на замычку!Кто подтвердит, что не дают щелейростки семян в земле; кто поручится,не вспыхивает ли в ручных зверяхпозыв к убийству в миг, когда отдачазабрасывает молнии в их мозг.Кто знает, как вонзается поступокв соседний шест; кто проследит удар,когда кругом проводники влиянья. И все разрушить! И отныне статьнавек такою притчей во языцех.Когда ж герой в неистовстве души,на видимости разъярясь, как маски,срывает их и обнажает намзабытое лицо вещей, то этоесть зрелище и зрелище навек.И все разрушить. — Глыбы были вкруг,и воздух веял предвкушеньем меры,бессильный зданье будущее скрыть,а ты, бродя, не видел их порядка.Одна другую заслоняла; всеврастали в грунт, едва ты их касалсябез веры, что подымешь; и одинзагреб их все в отчаяньи в охапку,чтоб ринуть вниз в зияющую пастькаменоломни. Но они не входят.Ты покривил их страстью. — Опустисьна этот гнев, пока он был в зачатке,прикосновенье женщины; случисьвблизи прохожий с недосужим взглядомбезмолвных глаз, когда ты молча шелсвершать свое; лежи дорога мимослесарни, где мужчины, грохоча,приводят день в простое исполненье:да нет, найдись в твоих глухих зрачкахместечко для сырого отпечатка,преграду обходящего жучка, —ты б тотчас же при этом озареньипрочел скрижаль, которой письменаты с детства врезал в сердце, часто послеища, не сложится ль чего из букв,и строил фразы и не видел смысла.Я знаю, знаю: ты лежал ничкоми щупал шрифт, как надпись на гробнице.Все, что ты знал горючего, дрожа,ты подносил, как светоч, к этой строчке.Но светоч гас, не дав ее постичь,от частого ли твоего дыханья,от вздрагиванья ли твоей руки,иль просто так, как часто гаснет пламя.Ты был чтецом неопытным. А нам —не разобрать в скорбях на расстояньи.И лишь к стихам есть доступ, где словаотборные несет былое чувство.Но нет, не все ты отбирал; поройначатки строф, как целого предвестья,валились в ряд, и ты их повторял,как порученье, мнившееся грустным.О, вовсе б не слыхать тебе тех строкиз уст своих. Твой добрый гений нынеиначе произносит тот же текст,и как, пленясь его манерой чтенья,я полн тобою! Ибо это — ты;тут все твое, и вот в чем был твой опыт:что все, что дорого, должно отпасть,что в пристальности скрыто отреченье,что смерть есть то, в чем можно преуспеть.Тут все твое, три эти формы былив твоих руках, художник. Вот литьеиз первой: — ширь вокруг живого чувства.Вот что вторую полнило: — творцане жаждущее ничего воззренье.В последней же, которую ты самразбил, едва лишь первый выпуск сплаваиз сердца ворвался в нее, былата подлинная смерть глубокой ковкии превосходной выделки, та смерть,которой мы всего нужнее в жизни,да и нигде не ближе к ней, чем здесь. Вот чем владел ты и о чем ты частодогадывался; но затем тебяпугали этих полых форм изъёмы,ты скреб их дно, и черпал пустоту,и сетовал. О старый бич поэтов,что сетуют, тогда как в сказе суть;что вечно судят о своих влеченьях,а дело в лепке; что еще поднесьвоображают, будто им известно,что грустного, что радостного в них,и будто дело рифм греметь об этомс прискорбьем или с торжеством. Их речь,как у больных; они тебе опишут,что у кого болит, взамен того,чтобы самим преобразиться в слово,как в ярости труда каменотесстановится безмолвьем стен соборных. Вот где спасенье было. Если б разты подсмотрел, как рок вступает в строку,чтоб навсегда остаться в ней и статьподобием, и только, — равносильнымпортрету предка (вот он на стене;он схож с тобой, и он не схож) — тогда быты выдержал. Но мелочно гадатьо небывавшем. И налет упрека,упавший вскользь, направлен не в тебя.Все явное настолько дальше нашихдогадок, что догнать и доглядетьслучившееся мы не в состояньи.Не устыдись, коль мертвецы заденутиз выстоявших до конца. (Но чтоназвать концом?) Взгляни на них спокойно,как должно, не боясь, что по тебеу нас особенный какой-то траур,и это им бросается в глаза.Слова больших времен, когда деяньянаглядно зримы были, не про нас.Не до побед. Все дело в одоленьи.

(Б. Пастернак)

Перейти на страницу: