Новые страхи

Они допили напитки и выманили Феликса из бассейна обещанием шоколадного мороженого. Ужин был хороший, и Черри не комментировала количество вина, которое Грехам выпил, не таясь.

Грехам унес в номер Феликса, который начал клевать носом над своим десертом. Настроение Грехама снова испортилось, он чувствовал вкус Материнских слез, несмотря на перечный соус, ничтожным количеством которого приправил вырезку.

Черри уже была в ночном наряде, том самом, который был призван дать Грехаму сигнал, что любые ночные маневры она не приветствует. Непривлекательные бежевые бриджи. Нельстящий ночной бюстгальтер под прилегающим топиком, в котором она занималась йогой и с которым можно было сладить с помощью стамесок и плоскогубцев. Грехам оставил жену совершать ее ежевечерний ритуал с использованием очистителей кожи, тонеров и увлажнителей и вернулся в бар.

Он с удовлетворением отметил, что бармена, с которым флиртовала Черри, уже нет и вместо него работает женщина. Грехам подумал было включить свое прежнее обаяние, но понял, что слишком устал и взволнован. У него не было настроения флиртовать. В боках покалывало, это напоминало колику, от которой он страдал в детстве. Следовало бы лечь в постель и постараться уснуть, но бурление в животе его тревожило. Свежий ночной воздух, а он действительно был свеж, утесы облаков, поднимавшиеся от моря и указывавшие на приближающийся шторм, – все это в дальнейшем очень помогло бы ему расслабиться.

Грехам заказал стакан тоника в надежде, что действие хинина снимет боль, унес напиток в дальний угол бара, где телевизор показывал отрывки вечернего футбольного матча. Он не мог понять, кто играет и где, не говоря уж о том, за что. Но на крупнозернистом изображении можно было сосредоточиться, пока внутренности бурлили, а ветер пробовал свою все нарастающую силу, проверяя прочность здания.

– Вкусно.

Грехам подскочил на стуле. Он был не один. То, что казалось ему сгущением теней, оказалось человеком. Он стоял, сложив руки на груди и привалившись к стене. Он тоже следил за игрой по телевизору, а Грехам сел так, что загородил ему экран.

– Простите, – сказал Грехам, извиняясь за то, что загородил телевизор, но мужчина воспринял это как просьбу пояснить сказанное.

– Этот вкус. Он хорош.

– Я бы предпочел, чтобы был еще и джин, но да, это освежающий напиток.

– Не ваш стакан. Сок в теле. Его питание.

Теперь Грехам заметил, что человек держал в руке газету, размахивал ею. Грехам не мог перевести заголовок, но узнал слово, которое уже слышал сегодня.

О-Седенто.

– Рикардо?

Гид ответил небрежным приветствием, движением руки.

– Вас послушать, так можно подумать, вы им восхищаетесь, – сказал Грехам.

– Кто сказал, что это он?

– Тогда женщина. Кто бы то ни был.

– Кто сказал женщина?

– Кто тогда? Ведьма? Проклятая? Кошмар? – Грехаму уже хотелось, чтобы Рикардо ушел. Он хотел досмотреть футбол по дрянному телевизору, допить тоник и пойти спать.

– Не знаю, – сказал Рикардо. – Может быть, все это сразу. Может быть, нет. Может быть, О-Седенто – аппетит, который есть у каждого. Лучшие из нас его скрывают, разве нет? – Он сложил газету и убрал в задний карман. Потрогал пальцем лоб. – Прошу прощения. Не хотел досаждать. Доброй ночи. И не ложитесь жаждущим, да?

В любой другой день Грехам, ненавидевший конфликты, ненавидевший ощущение, что мог обидеть кого-то неясным умопомрачительным британским образом, сказал бы что-нибудь в ответ, угостил бы гида выпивкой, пригласил присесть к своему столику. Но Грехам был рад увидеть его спину. Дверь за ним захлопнулась, и Грехам в окно увидел, как волосы Рикардо развеваются на ветру. Потом тени поглотили его.

Грехам допил стакан и направился в номер. В воздухе уже ощущался дождь – мелкая водяная пыль, которой ветер не давал оседать. Эта водяная пыль кипела вокруг него. К тому времени, когда он оказался у своей двери, одежда уже промокла.

Грехам вытерся полотенцем и сел в кресло. Сон пришел как репетиция смерти. Ему не хотелось подниматься по лестнице в спальню. Мясо, съеденное за ужином, комом лежало в желудке, как не разжеванное. Он ухватился за подлокотники кресла, очень напоминавшие выбеленный солнцем панцирь краба, они много видели таких на берегу бухты на этой неделе. Пот ощущался на коже как засохший клей. В животе бурчало. Как будто злополучное растение не давало ему переваривать всякую другую пищу.

Почему-то он вспомнил, как впервые увидел Черри на дворе университета, где они оба учились. Это случилось в конце его первого курса. Он учился, чтобы, в конце концов, получить какую-то степень Микки-Мауса, не готовившую его ни к какой работе вообще. Она зубрила, готовилась к выпускным экзаменам, место в банке, расположенном в Сити, было ей уже обеспечено… но об этом он узнал потом. В тот момент он лишь видел ее затылок и шею, знал, что она свернулась на траве рядом с кипой учебников. Необычайно длинная шея, взъерошенные ветром волосы, ямочки на пояснице по обе стороны от позвоночника…