Новые страхи

У входа зазмеилась молния. Отверстие в корпусе, где человеческая фигура искала убежища, было иссиня-черное. Его окаймляли железные ребра, наклоненные внутрь: вероятно, эта пробоина стала для корабля роковой. Грехам приблизился, сознавая, что цветы, которые Рикардо умолял его высосать, располагались вокруг металлического корпуса судна, как если бы питались маслом, выпотевающим из маслосборников, сажей на дымовой трубе, ржавчиной, будто бляшками псориаза покрывавшей металлические поверхности.

У отверстия Грехам остановился. Тут собиралась совсем иная тишина. Сильно пахло железом, дизельным топливом и гниющими водорослями. Он слышал собственное дыхание, ему вторило эхо в замкнутом пространстве, если только это не было дыхание другого, которого он еще не видел. Он откусил эту мысль под корень и выплюнул. Он позвал жену по имени, и имя упало мертвым у его ног, как будто отравилось этим воздухом.

Он уже собирался двинуться в глубь корабля и выйти из зоны опасности, когда в ночи снова сверкнула дуга молнии. На миллисекунду она осветила внутренность корабельного корпуса, но этого было достаточно, чтобы он увидел то, что выглядело как человеческое тело, висящее на металлической штанге, торчащей из потолка. Оно напомнило увешанную зимней одеждой вешалку в баре. Хотя после вспышки молнии темнота ринулась обратно в корпус судна, висящий человек запечатлелся в сетчатке. Опустошенный… истощенный… Грехам надеялся, что, может быть, это лишь пальто, в конце концов. Но нет: были и алые костяшки пальцев, которые будто что-то жевало. Грехам вообразил перемалывание мелких косточек запястья мощными челюстями. Хруст, как будто жуют чипсы.

Он, спотыкаясь, отступил назад, поскользнулся на одном из листьев того растения и упал в гнездо вздувшихся стеблей. Запах Материнских слез поднялся, как ужасное искушение. Во рту скопилась красная слюна. Чтобы отступиться от них, он сорвал целую пригоршню цветов и впился зубами в их серединки. Сладкая тошнотворная слизь хлынула ему на язык, и он проглотил ее. Теперь его желудок возмутился находившейся в нем смесью, он согнулся, и его вырвало. Прежде чем тьма стала полной, он успел взглянуть на рвоту и различил среди полупереваренных кусков влажный блеск обручального кольца на том, что осталось от пальца.

Куклы Кэтрин Птейсек

Все куклы, которые были у меня в детстве, носили имя Элизабет – это не мое имя, но могло бы быть моим, если бы мама догадалась, как втиснуть его в мой уже и без того длинный список имен, – и все они умерли от оспы.

Я не «помогала» куклам, ставя синие точки на их лицах, руках, ногах и туловищах шариковыми ручками, мелками или фломастерами. Нет, эти синие точки появлялись сами.

Не знаю, почему я связывала синие точки с оспой. Я читала сообщения о вспышках этого заболевания, но не помню, чтобы кто-либо упоминал при мне о пустулах, имеющих синеватый оттенок. Тем не менее однажды я объявила маме, что Элизабет 1, кукла-младенец довольно крупного размера, которую мне прислала в подарок бабушка и для которой она вручную изготовила красивую одежду, умерла от оспы.

Мама огорчилась – тому, что я допускала возможность смерти одной из моих кукол, и тому, что я сказала, что она умерла от оспы. Сколько найдется пятилетних детей, которые знают, что оспа – это такое заболевание, и что оно смертельно? Откуда-то я это знала.

Элизабет 1 я убрала на полку в стенном шкафу, а сама переключилась на другие игрушки. Я никогда особенно не любила кукол, никогда не включала их в список подарков на день рождения или на Рождество, но это не мешало моим родителям, бабушкам и другим благонамеренным родственникам мне их дарить. Ведь они думали: раз я девочка, значит, должна играть с куклами, верно? Не совсем.

Мои немногочисленные подруги, казалось, имели всевозможных кукол: и говорящих, от голоса которых у меня всегда мурашки шли по коже; и крупных, размером с настоящих детей, которые назывались «куклами-близнецами» и тоже тревожили меня, потому что на самом деле не походили на своих обладательниц, как близнецы. Другие имели целые коллекции кукол небольшого размера, привезенных из разных стран, в которых побывали родственники. Некоторые куклы имели больше одежды, чем мои подруги, и у них были всевозможные кошелечки, ботиночки и шляпы, которыми можно было заниматься часами. Приходя к ним в гости, я, бывало, поиграю полчаса, и мне становилось скучно, и я уходила из комнаты, где остальные маленькие девочки наряжали своих пупсиков.

Тогда-то я впервые подслушала, как моя мама шепотом сообщила матери Петры, что я такой странный ребенок. В тот момент я почувствовала себя польщенной. Лишь увидев выражение маминого лица, я поняла, что сказанное ею вовсе не лестно. Я никогда не говорила ей, что узнала тогда, подслушивая.

Вскоре после того в моей жизни появилась другая кукла.