Новые странствия Салли Джонс

– Вижу, – сказал он. – Это, небось, из-за цепи. Еще бы, ты вечно ее так дергаешь.

Берни сперва ничего не понял. Но потом до него вдруг дошло, как одно связано с другим. Подбородок отвис, рот глупо открылся.

– Ой, – горестно вымолвил он. – Я не нарочно…

Гордон не обратил на него никакого внимания. Он закурил, задумчиво глядя на меня. А потом сказал Берни:

– Промой раны и следи, чтобы снова не нагноились. Посмотрим, может поправится. В крайнем случае мы ее усыпим.

Берни вздрогнул.

– Ну-ну, – успокоил его Гордон. – Не бойся, ну умрет она, ну и что. Это же просто животное. Мойра не будет тебя ругать, обещаю.

На этих словах Гордон кинул сигарету на пол, затушил каблуком и ушел.

А Берни так и стоял, опустив плечи.

– Усыпим?.. – тихо повторил он.

Я не знаю, сколько времени лихорадка горела у меня внутри. Может, неделю, а может, две. Когда я бодрствовала, мое сознание было спутано и я даже не понимала, где нахожусь. Помню только, как Берни сидел рядом, склонившись надо мной с бутылкой и тряпкой, от которой несло спиртом. Помню еще жгучую боль на шее и что я не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Думаю, Берни держал меня, когда промывал язвы водкой.

Когда лихорадка наконец отпустила, я словно пробудилась от бесконечного дурного сна. Первым делом я заметила, что больше не лежу на полу. Кто-то уложил меня на матрас. И накрыл одеялом.

Это было странно. Но еще удивительнее было то, что от меня больше не пахло. Похоже, кто-то вычесал мою шерсть.

Желудок сводило от голода. И очень хотелось пить. Миска была пуста, зато рядом стоял кувшин свежей холодной воды. Я попила и снова легла, но заснуть уже не смогла.

Через несколько часов ключ в замке повернулся и вошел Берни. Я сидела на матрасе, прислонясь к стене и накинув на плечи одеяло. У Берни глаза на лоб полезли. Он шагнул ближе и сказал:

– Ты… больше не больна?..

Я осторожно пощупала шею. Раны затянулись толстой зудящей коркой. Но больно не было. Я покачала головой.

И тут произошло неожиданное.

Берни улыбнулся.

Огромное, страшное бугристое лицо на короткий миг полностью преобразилось. Как будто сквозь просвет в черном ненастном небе вдруг пробилось солнце.

Правда, потом Берни снова стал самим собой – мрачным и хмурым Берни. Он вышел из каморки и запер за собой дверь.

28. Телеграмма

Я была рада снова вернуться к работе. Чтобы раны не открылись, я показала Берни, что цепь можно привязать мне на пояс. Получилось неплохо.

Теперь Берни всегда передвигался спокойно и осторожно. Видно было, что он боится, как бы я снова не заболела. Готовясь вместе поднять что-то тяжелое, мы стали обмениваться короткими взглядами. И скоро кивками и жестами научились договариваться о самых разных вещах – как решить какую-либо задачу или что пора, например, немного передохнуть.

Лучше всего мы понимали друг друга, когда оставались одни. Если же рядом был кто-то еще, Берни по-прежнему делал вид, что меня нет. Видно, боялся, что его засмеют, если заметят, что нам все лучше и лучше работается вместе.

В полдень мы ели кашу или бутерброды у Берни дома. Его комната с мойкой и плиткой в углу находилась прямо у выхода на задний двор. Кроме узкой койки, поцарапанного стола, двух стульев и кособокого шкафа больше мебели не было. Единственное окно глядело на мусорные баки.

И все же у Берни было удивительно уютно. Он держал комнату в чистоте и порядке. Кровать всегда была застелена, посуда всегда вымыта. На столе лежала скатерть, а над столом висела картина, изображавшая залитые солнцем луга и рощи. Рама была старая и некрасивая. Думаю, что картина, как и все остальное в комнате, досталась Берни из магазинчика «Антиквариат на Освальд-стрит». Иногда Берни просил разрешения взять в лавке что-то необходимое, скажем, кастрюлю или наволочку. Тогда Флинтхарт старательно растолковывала ему, сколько стоит та или иная вещь. И добавляла:

– Можешь не платить, Берни. Я скажу Мойре, чтобы вычла из твоих карманных денег.

Я не понимала, почему Флинтхарт говорит «карманные деньги». Это звучало странно. Почему не жалованье? Ведь Берни работал на Мойру, как все.

Еще мне казалось странным, что Берни не держит на виду никаких личных вещей. Не было на стенах фотографий родственников в рамках. Никакого бюро или секретера для важных бумаг и других ценностей. Ведь, кажется, в домах принято иметь подобную мебель. У меня, например, был матросский рундук.

Однажды я искала в Бернином кухонном шкафчике сахар и на верхней полке увидела красную жестяную коробку. Она была заперта на большой несуразный замок. Может, тут он хранит то, что ему дорого?

Каждый раз, когда мы с Берни убирали кабинет Мойры, я надеялась хоть что-то разузнать о Старшом. Но ждать пришлось до первой недели декабря – только тогда пришли первые известия с «Валькирии». Я услышала, как Гордон зачитывает Мойре только что полученную телеграмму. Она была от Старшого.