Новые туфли хочется всегда

Я сделала пару шагов в сторону реки и заглянула под мост. Там в темноте горела свеча на столике, вокруг столика стояли три кресла. В одном из кресел сидел старик и смотрел на меня. Два других кресла пустовали. Я спустилась под мост и присела к столу.

– Не помешаю?

– От Вас зависит, – старик поднял руки вверх, будто сдавался в плен.

– Тогда не помешаю.

– Уверенная.

– Стараюсь держаться.

– Еще варианты будут?

– Простого рецепта счастья?

– Его.

– Вдыхать воздух, смотреть на небо, греться на солнце и т. д. и т. п. – простые вещи, о которых все и слышали, и читали много-много раз.

– Звону много, смысла мало.

– Извиняйте! Многие умные люди сие писали.

– А я не о них, я о тебе.

– Обидно. Прозвучало.

– Что делать! Правда!

– Отнюдь.

– Чтобы жить, человеку нужно совсем немногое – быть счастливым. Чувствовать в себе счастье, как руку, ногу, желудок.

– Сердце прозвучало бы красивее.

– Возможно, но не прозвучало.

– Для ощущения полноты жизни – об этом говорите?

– И о том.

– Хороший рецепт. Главное – простой. Только знать бы еще, как это самое счастье в себе ощутить?

– Знать – не узнаешь, так что можешь мозги зря не напрягать. А вот почувствовать – почувствуешь, опять же, если мозги зря напрягать не будешь.

Я замолчала. Глаза смотрели на огни.

– Красиво, – сказала, переводя взгляд на старика.

– Сказал?

– Танцуют. Красивые люди и танцуют красиво.

– Вы всё это отсюда увидели? Завидую Вашей зоркости.

– Мне так показалось.

– На мой вкус, красоток там две-три, а в мужчинах красоты так и вовсе увидеть не могу – как ни стараюсь. Уж восьмой десяток на исходе, а мужской красоты так и не постиг! Лука Демьянович, – он протянул старую сильную ладонь, – как Вас величают?

– Наталья, – я пожала его руку и замерла. Только сейчас до моего сознания стало доходить, что мы говорим на русском, – как же так… русский… Вы – русский?

– Очень русский вопрос! Не откуда ты, а кто ты! Именно! Я – русский. Живу здесь, но я – русский. Большая радость поговорить на родном языке, да еще с такой красивой молодой женщиной, – Лука Демьянович поцеловал мою руку.

– Наталья. Я даже не сразу сообразила, что не так. Вы говорите – я отвечаю. Я говорю – Вы отвечаете. Всё в порядке. А потом!

– Потом мы выпьем вина, а сейчас скажите мне, что красивого Вы увидели в этих обычных людях. Точнее, что Вам показалось.

– В них нет боли.

Старик посмотрел на меня, поднялся и пошел, сказав будто бы себе:

– Пожалуй, выпить нам пора прямо сейчас. Как говорится, по русскому обычаю.

Он ушел недалеко. Потянул из воды какую-то веревку, я услышала звон и шуршание. Он уже шел обратно, держа в одной руке два граненых стакана, надетых на бутылку водки. В другой руке – тарелку с куском сыра и нож.

– Знаете, Наташа, никак не могу полюбить этот чертов сыр.

– Так может и ну его? Чего себя неволить?

– А вдруг эта любовь случится именно сегодня?

– Да уж! Вероятность велика – 50 %.

– Вот видите! Вы уже шутите!

– Я всегда шучу.

– О! Это очень известная манера игры в прятки, – разговор не отвлекал его от сервировки: он резал кубиками сыр и разливал водку. – Давайте выпьем, и я Вас спрошу.

– Про боль?

– Давайте выпьем, а потом я спрошу – не торопитесь.

Мы чокнулись и выпили, поморщились и принялись жевать сыр.

– Как Вам, Наташенька, сыр?

– Неожиданный вопрос. Я думала, разговор будет гораздо серьезнее.

– Не торопитесь, это всё еще увертюра, это еще не вопрос.

– Если честно, второй раз за всё время пребывания в Париже ем сыр. У меня такая партизанская война – не есть в Париже сыр.

– Война против французов?

– Нет, что Вы! Против чего-то большего эта моя война. И сыр в ней – условность. И не есть его – условность. Другого способа не придумала, потому веду маленькую нелепую войну против поедания сыра в Париже.

– Война – сильное слово. Я так понимаю, что оно отражает Ваше внутреннее состояние, а вовсе никак не характеризует предпринимаемые действия. Ну, да ладно. Надеюсь, водка не находится в зоне конфликта? Как Вам она?

– Хороша. Но она не подействует до тех пор, пока я буду в напряжении ожидать Вашего вопроса.

– Намек понял. Не будем более переводить ценный продукт. Сударыня, позвольте полюбопытствовать: какой такой боли в них нет? – Лука Демьянович кивнул в сторону беззаботно танцующих.

Я молчала. Ждала этого вопроса, но всё равно оказалась к нему не готовой. Водка растеклась по телу теплом и спокойствием. Сейчас для меня самой слова о боли показались бы очень странными. Только я бы не стала ничего уточнять. Я бы сделала вид, что не придала им значения. Налила бы человеку, сказавшему их, водочки. Рассказала бы забавную историю, чтобы вызвать улыбку, а лучше смех. И постаралась бы убедить себя, что слова о боли были случайными. Боли на самом деле нет, и слов о ней тоже больше не будет. Лука Демьянович оказался не из породы трусливых страусов. Он помолчал вместе со мной, а потом продолжил:

– Мы можем видеть только то, что руки и ноги у них на месте, что им сейчас весело, а что будет потом, когда никто не будет их видеть, что у них на душе – мы не можем видеть. Ни сейчас, ни потом.