Новые времена

Некоторое время Эрнест размышлял, каким образом лучше всего вернуть ручку, и решил, что лучшего способа, чем тот, каким он вернул золотую ручку, не найти. Интересно, думал он, где теперь та золотая ручка, – наверное, ее продали в пользу миссионерского общества, для которого в то воскресенье и проводили сбор пожертвований.

На следующий день снова было воскресенье – первое в декабре.

Дувший весь ноябрь ветер утих, и внезапное безмолвие с резким понижением температуры оповестило всех о приходе зимы. И самое главное, начался сильный снегопад, обволакивающий все вокруг. Снег, бывало, и раньше моросил, но ничего подобного пока не было. Всю ночь тихо и медленно без перерыва падали крупные снежинки, как будто знали, что у них вполне достаточно времени совершить задуманное. Просто стереть с лица земли все до единого заметные объекты: сгладить края, прикрыть заборы и ворота, замести дорожки, превратить самые высокие деревья в не что иное, как места для обустройства снежинок. Под их тяжестью гнулись ветки. На каждый воротный столб водрузили по белой царственной короне.

Тишина стояла необыкновенная. Небо висело низко. Казалось, земля испустила дух.

Филипп был к этому готов. Ровно в пол-одиннадцатого конюх подогнал к входной двери большие семейные сани. Они сверкали, как рояль. Медвежьи шкуры висели сзади, а также, аккуратно сложенные, лежали на сиденьях – готовые к тому, чтобы прикрыть колени удобно устроившегося семейства. Два гнедых жеребца нетерпеливо всхрапывали и, возбужденные перезвоном верениц бубенцов на хомутах, били копытом по снегу – им не терпелось пуститься вскачь. На фоне беспорядочного перезвона бубенцов мелодично пел висевший на дуге серебряный колокольчик.

Пока семейство рассаживалось в санях, лошадей едва удавалось сдерживать. Провожая их, Бесси с малышом Филиппом на руках села у окна. Когда они наконец стали отъезжать, мальчик послал им воздушный поцелуй, и они ответили тем же. Отец помахал ему кнутом с красным бантом. На Филиппе-старшем была бобровая шапка-пирожок. Аделина надела котиковое манто и шляпку-ток, и ее огненные волосы выигрывали рядом с красновато-коричневым мехом. Августа была совсем как взрослая в своем красном бархатном жакете, отделанном тем же мехом. Войдя в церковь, мальчики стянули свои шерстяные шапки, и оказалось, что их непокорные волосы торчат во все стороны. Августа посмотрела на обоих с укором.

Эрнест сидел между родителями. Одну руку он держал в кармане и не сводил глаз с молитвенника, которым очень гордился, – его мальчику прислала к Рождеству тетка из Англии. Он сгорал от нетерпения, ожидая, когда начнется сбор пожертвований. Им овладели чувства добродетели и покоя. Жизнь виделась ему чередой радостных воскресений, перемежающихся время от времени днем рождения или Рождеством.

Ручка, которую он теребил в кармане, была не только сделана из отличной слоновой кости, но еще и имела изящную резьбу в виде цветков и листьев лилии. Удивительно, сколько красоты можно вложить в такую небольшую вещицу.

Эрнест находился в глубокой задумчивости, когда Филипп поднялся со скамьи и присоединился к мельнику Томасу Брону. Вскоре он с подносом подошел к своему семейству, чтобы каждый мог положить туда пожертвование. Аделина, Гасси и Николас положили свои дары на поднос и выжидательно смотрели на Эрнеста.

Он достал из кармана ручку из слоновой кости и эффектным жестом положил ее в самый центр. Сделав это, он поднял глаза на отца, отчасти робко, но с уверенностью, что совершает акт самоотречения.

Брови Филиппа взметнулись вверх, но он не медлил ни секунды. Быстрым движением он взял ручку с подноса для пожертвований и засунул ее себе за ухо. Похожий на служащего из бакалейной лавки, он зашагал по проходу, а орган уже заиграл музыку, возвещающую окончание богослужения. Филипп, рослый и независимый, стоял у алтаря с ручкой из слоновой кости за ухом. Вернувшись на скамью, он лукаво подмигнул Эрнесту.

XVIII. Ночной гость

Осень, Рождество и зиму Августа, казалось, проживала как-то по-новому – никогда прежде такого не было. У нее даже было чувство, что она заново родилась. Ребенком, как раньше, она себя больше не ощущала. О Гае Лэси сознательно не думала, но он мелькал среди ее мыслей, как яркая нить среди вышивки. Впервые в ее молодой жизни она размышляла, какой эта жизнь будет. Друзья никогда не спрашивали ее, кем она хочет стать, хотя и интересовались у Николаса, какую профессию он избрал для себя. «Конечно, служить в армии, – отвечал он, – а после отставки у меня будет ферма в Канаде». Если этот вопрос задавали Эрнесту, он говорил: «Я останусь жить дома, с мамой и папой». Все считали само собой разумеющимся, что она, девочка, выйдет замуж и уйдет жить в дом к мужу. «Какая жизнь была бы впереди, – размышляла она, – если ты жена морского офицера и не имеешь настоящего дома?»