Новые времена

– Доза корня ревеня, – усмехнулась Аделина. – Одновременно и наказание, и лечение: омерзительный вкус и одновременно спасение от приступа разлития желчи.

– А почему у меня должен случиться приступ разлития желчи?

– Ты и я – обе прекрасно знаем, как на печень влияет возбуждение эмоций.

Мальчики с печеньем уже поднялись до середины лестницы, Августа пошла следом. Есть совершенно не хотелось, перед глазами плыли жуткие видения корня ревеня. Ее мутило.

Комнату заливал лунный свет. Августа закрыла за собой дверь и отдалась тишине и этому свету. Она переживала один из периодов одиночества. Казалось, она не связана ни с одним человеком, ни с одним местом. Ни даже с «Джалной». И все же мысль об отъезде ее пугала. Если бы можно было улететь вместе с голубем – только вдвоем – в какую-нибудь древнюю прекрасную страну! И хотя она ощущала душевную легкость, тело было тяжелым, как никогда. И руки, и ноги отяжелели, и почему-то легкость в голове. Она почувствовала странное головокружение и обиду на родителей за то, как они с ней обошлись. На их чуть ли не шутливую суровость, на их отказ считать ее почти взрослой. «Если бы Гай Лэси был здесь, – подумала она, – он бы встал на мою защиту».

XXI. План

Той же ночью погода изменилась. Ветер разбушевался и носился по земле, обещая скорое наступление весны. Троим молодым Уайтокам, за неимением снегоступов, пришлось для утреннего похода к Уилмоту надеть галоши и пробираться по глубоким сугробам. В то утро им казалось, что на них ополчился весь мир. Их не покидало безрадостное настроение. У Уилмота вид тоже был безрадостный, а у Тайта – трагический. Аннабелль вообще не появилась, так что никакого шоколада в то утро не было. Уилмот отпустил детей пораньше. Дело было в Пасхальную субботу.

Всю дорогу домой детей сопровождали вороны. Чернокрылые птицы, каркая, носились по ветреному небу, как пираты по обдуваемому штормами морю. «Кар-кар-кар», – кричали они, как бы бросая вызов спящей земле, и, словно цепами, били крыльями по небу.

– Слякоть какая, – сказал Николас. – Даже если бы у нас и были снегоступы, мы бы не смогли в них идти.

– В этом году больше и не пойдем, – сказала Августа.

– Думаете, мистер Уилмот оставит наши снегоступы себе, Тайту и Белль? – спросил Эрнест.

– Вполне возможно, – сказала Августа.

Она упрямо тащилась по подтаявшему снегу. Красные от холода голые руки она сложила вместе, как в молитве.

– Жизнь стала ужасно тоскливой, – сказала она.

– Как считаешь, станет лучше или хуже? – спросил Николас.

– Хуже, – ответила она.

– Еще тоскливее?

– Еще тоскливее.

– Тоскливее, черт возьми! – не выдержал Эрнест.

Закапал ледяной дождик.

– Папа до меня даже не дотронулся, – сказал Эрнест. – Я сказал, что у меня начинается простуда. А больно было бритвенным ремнем? – хитро поглядев на Николаса, спросил он.

– Замолчи! – крикнул Николас и толкнул Эрнеста так, что тот сел в ледяную лужу.

И оттуда задиристо посмотрел на сестру.

– Гасси, а тебе понравился корень ревеня? Трудно было проглотить?

Эрнест ни за что не заговорил бы так с Августой, если бы не сидел в этой ледяной слякоти и не чувствовал себя таким несчастным.

Августа отвернулась.

– Сейчас меня этим вырвет, – простонала она и скрылась в густых зарослях кедра.

– Видишь, что ты сделал, – сказал Николас и дал Эрнесту подзатыльник.

Больно не было из-за шерстяной шапочки, но обидно было ужасно, и Эрнест, после того как остальные скрылись за деревьями, на некоторое время остался сидеть в ледяной слякоти. Над головой снова пролетела стая ворон, каркая, будто насмехаясь над ним. «Кар-кар-я-я-я!» – кричали они. Опять закапал ледяной дождик, словно из-под их крыльев.

Эрнест собрался с силами и потащился в сторону дома. Казалось, ему туда не добраться. Он особо и не беспокоился: не доберется, и ладно. Можно лечь в снег и замерзнуть насмерть. Вот тогда семья пожалеет. Все заплачут, даже папа. Эрнест с удовольствием представил себе эту сцену. Страдания Гасси и Николаса ничего не стоили по сравнению с тем, что переживает он сам. Что такое несколько ударов бритвенным ремнем или доза корня ревеня по сравнению с его страданиями?

В доме было правило оставлять галоши на крыльце, если только не входишь через боковую дверь. Однако Эрнест прошел в дом, оставляя на ковре комья снега. К нему выбежал малыш Филипп. Удивительно, как за прошедшие месяцы он из младенца вырос в мальчугана. Несмотря на светло-голубое отороченное тесьмой платьице, несмотря на длинные волосы с золотистыми прядями до плеч, он смотрелся и двигался как мальчик.

– Я тозе иду, – сказал он, пытаясь подняться вслед за Эрнестом по лестнице.

– Нет, – сказал Эрнест. – Тебе нельзя.

– Потему?

– Потому что я заболел.

– Забоел? – повторил Филипп. – Затем?

– Зачем люди болеют? – повторил Эрнест. – Я, наверное, умру, и тебе будет все равно. Всем будет все равно.

Малыш воспринял это как чрезвычайно смешную шутку. Он сначала фыркнул, а потом расхохотался во все горло.

– А я не забоел, – сказал он сквозь смех.