Новый американский молитвенник

Утром я внимательно просмотрел все газеты в поисках сообщения о смерти Трита, но ничего не нашел. Днем я включил телевизор и увидел его: он был в Першинге, обращался к своим прихожанам в прямом эфире с просьбой простить окружного прокурора, грозившего предъявить ему обвинение в мошенничестве, и убеждал их не осыпать этого человека проклятиями, но молиться о том, чтобы терзающий его демон покинул его тело. Испытанное мной облегчение тут же вступило в схватку с разочарованием. Разочарование сменилось догадками. Как этот тип, Даррен (я так и не смог примириться с его именем), вернулся в Финикс? Остановил машину? Провалился в пространственно-временной туннель? Или приехал вместе с Тритом на заднем сиденье его байка? Последнее предположение казалось мне наиболее правдоподобным. Это была ловушка, решил я. Пистолет был заряжен холостыми. Копы сидели в кустах и ждали, когда я нарушу условия моего досрочного освобождения, взяв в руки оружие. Здравый смысл подсказывал мне, что в сценарии есть кое-какие неувязки, но он отвечал моему тогдашнему настроению, и прошла целая неделя, свободная от каких-либо контактов с Тритом или Дарреном, прежде чем я перестал вздрагивать от всякого стука в дверь, ожидая увидеть за ней полицейских.

Без Трита не обходился ни один выпуск новостей. Дня не проходило, чтобы кто-нибудь не выдвинул против него нового обвинения. Безутешные мужчины и женщины исповедовались перед телекамерами в том, как их детская вера увяла, погубленная двуличием преподобного, а сами они под влиянием его чар лишились состояния, девственности и даже рассудка. Лавина обвинений только обостряла его ненависть ко мне. Я был орудием, изготовленным собственноручно Князем Преисподней специально для того, чтобы возглавить поход против него, Трита, осью зла, вокруг которой вертелись все юристы, торговцы наркотиками и одураченные Сатаной простофили. Демоны нашептывали спящим конгрессменам на ухо, заставляя их принимать антитритовские законопроекты, а наиболее коварная нечисть сбивала его последователей с пути истинного лживыми обещаниями спасения. Телерепортажи тех дней запечатлели угрюмое противостояние правоверных христиан и вардлинитов на улицах Першинга. Местные торговцы больше не сияли от счастья. На все вопросы обо мне они давали осторожные двусмысленные ответы; никто не хотел прямо высказываться против, но было очевидно, что все они думают одно — хорошенького помаленьку. Даже самая стойкая наша союзница, Нэнси Белливо, уже не поддерживала нас так же безоговорочно, как прежде.

— Я люблю Вардлина и Терезу, но иногда думаю: «Господи, и зачем только он напечатал эту свою книгу», — сказала она. — Раньше Першинг был тихим, уютным городком. Ну, может, не слишком процветающим. Зато теперь, когда мы разбогатели, я научилась по-настоящему ценить покой и тишину.

Это признание, сделанное журналисту «Фокс ньюз», разозлило Терезу. Я пытался напомнить ей, что это всего лишь часть высказывания, вырванная из контекста, но у нее все равно было такое чувство, точно нас предали.

— Нэнси знала, что делает, — говорила она. — Она не дура. Она знала, что мы это увидим.

— Но она ведь ничего плохого не сказала, — отвечал я.

— Нет, сказала. Просто ты не услышал, потому что не хочешь слышать.

После этого она стала заговаривать об отъезде. Я сомневался, что это всерьез. С Першингом ее связывали непонятные мне узы, но поговорить об отъезде ей нравилось, это было игрой, от которой она получала удовольствие. Я подыгрывал ей, надеясь, что она и правда пытается вырваться на свободу. Сью Биллик как раз организовывала зарубежный тур, и мне разрешили выехать из страны. Перспектива знакомства с европейским, азиатским и австралийским отделениями моего фанклуба не вызывала у меня никакого восторга, но поездка обещала сделать нас недосягаемыми для Трита, и потому я всячески приветствовал эту идею. Я зашел так далеко, что даже заказал паспорта для нас обоих.

«Адамс» стал нашим домом. Охрана не подпускала к нам ни журналистов, ни вардлинитов. Администраторы отсеивали лишние звонки. Мы чувствовали себя под охраной, но не в плену. Мы поздно вставали, заказывали еду в номер, смотрели «Спектравидение».[53] У нас появилось время для разговоров, чего не бывало почти с тех самых пор, как меня выпустили на поруки. Чаще всего мы разговаривали об отъезде. В наших беседах, как я уже намекал, было много от детской игры в «давай как будто». Давай как будто мы едем в Монголию, в Египет, на турецкую Ривьеру. Но стоило мне всерьез завести речь о путешествии, как она отшучивалась или заговаривала о другом. Однажды вечером, примерно через месяц после того, как мы поселились в отеле, я лежал на диване, Тереза, скрестив ноги, сидела рядом на полу и перелистывала рекламные проспекты турфирм, и мы болтали о том, где бы нам хотелось поселиться, кроме Першинга. Она выбрала Питсбург.

— Когда въезжаешь в город по двести семьдесят девятому шоссе, туннель выводит тебя на мост, — сказала она. — Как будто попадаешь в страну Оз.