Новый дом

– Трудодней у нас много – моих триста семьдесят да старухиных, поди, сотня. Избенку мою ты сам видел Ну, куда я все дену? А у тебя в амбулатории, Алексей Степанов, подлавка все одно свободная. Опять же пристройка. Дрова-то выкинуть бы, кто их возьмет?

– Пожалуйста! – ответил доктор. – Сделай милость.

Кузьма Андреевич ушел чрезвычайно довольный. Ему казалось, что, занимая своим добром еще до отъезда доктора пристройку и подлавку, он как бы заранее вступал во владение хрулинским домом.

21

Через три недели Тимофей возвращался из больницы домой. В поезде люди всегда словоохотливы, а соседи попались Тимофею хорошие – рабочие с постройки нового железнодорожного моста. Узнав, что Тимофей перенес операцию, они освободили для него нижнюю полку, поили чаем. Самый старший из них – лысина была у него такая – глазам больно! – неторопливо беседовал с Тимофеем.

– Что же тебе резали-то?

– Брюхо… Болезнь моя, доктор говорит, получилась у меня с надрыву. Видишь ты, завернули мы у себя в колхозе большое дело, а я… кгм… я, видишь ты, член правления. Теперьча уборка. У нас одних хлебов пятьсот га… Да… Ну, конечно, с утра до поздней ночи. Мужики и то говорят: «Отдохни, Тимофей Петрович, занеможешь не ровен час. Куды мы без тебя? Как овцы без пастуха» Да… «Некогда, – говорю, – братцы, как есть лозунг, чтобы все убрать». А сам, конечно, как есть член правления, должо́н показать пример. Как все равно в бою – первый. Я за это на ерманском еще фронте медаль получил… Вот, значит, с надрыву и приключилась болезнь.

– Болезнь эта почетная, – сказал лысый. – Мы тоже крепко работаем на мосту. Сварщик я…

– Нынче время такое, – подтвердил Тимофей. – Ото всех работу требуют. Закурить нет ли?

Четыре руки услужливо протянулись к нему, он взял все четыре папиросы – одну в рот, остальные про запас.

– Да-а… Хлеба, чтоб не соврать, выйдет у нас кила по четыре на трудодень. Колхоз наш ударный на весь район. Вот теперь берет сумление, как там управились мужики без меня. Я, когда уезжал, им наказывал: «Держитесь, мол, крепче, мужики, чтобы поля у вас были чистые!..» Эх, и провожали они меня! Слезьми залились!

Поезд шел под уклон, грохотал и ревел. Рядом с поездом, высунув длинный язык, мчалась, растягиваясь от напряжений, черная собака. Плыли выбритые поля, деревни, церкви с ободранными куполами, без крестов и такие же белые, как церкви, силосные башни. Потом все медленнее: склады, цинковый элеватор, красные и зеленые вагоны. Остановка. Лысый послал одного из своих товарищей за кипятком. У Тимофея не было кружки, Лысый подал ему свою.

– Чайку! Петро, ты в городе конфеты покупал, угости товарища колхозника. Бери, бери, Тимофей Петрович, не стесняйся.

Тимофей взял целую горсть и спрятал в карман.

– Опять же силосная башня. В ней тоже надо иметь понятие, в силосной башне. В нашей, к примеру, выступила вода. Силос в прошлом году пропал. Я сейчас обсмотрел, прокопал траншею, отвел воду…

Поезд тронулся. Вошел, несмело озираясь, мужик с котомкой за плечами. Из дыр его полушубка торчала рыжая овчина, такая же овчина росла на его сером лице. Босые ноги мужика были черными.

Мужик нерешительно присел на кончик скамейки.

– Далеко? – спросил лысый.

Мужик привстал и сипло ответил:

– Домой.

– Куда?

– В Егоршино, в деревню, – снова привстал мужик.

– В колхоз?

Мужик молчал, глядя в окно. Там дождь, серые столбы, истерзанные клочья паровозного дыма, мутно-белого на темнеющем небе. Утомительно и равномерно – ниже и выше и опять ниже – тянутся провода.

– В колхоз? – повторил лысый.

Мужик съежился, точно хотели его ударить.

– В колхоз! – сказал он с отчаянностью. – Виниться.

– Выгнанный?

– Выгнанный… Да только не по закону меня выгнали!

Из дымного полусумрака жестко поблескивали, его глаза. У него были страшные глаза: голые, без ресниц, окаймленные красным.

– Я не отказываюсь, я признаю, – лодырничество… Обшибся человек! Только нет такого закону, чтобы гнать с первого разу!

Густо загудел паровоз. Лязгнул под колесами мост, мелькнул в окне железным переплетом.

– А куда ездил? – спросил лысый.

– Везде был… Мы по плотничному делу. Не берут никуда без справки. Вот видишь… пилу продал… – Мужик засмеялся. – Топор продал… А домой добираюсь… нынче вот домой… видишь… Христовым именем!

И сам испугался наступившего молчания.

– Подайте, – сказал он. – Подайте на пропитание!..

Ему не подали.

– Объясни, Тимофей Петрович, – сказал лысый. – Темнота…

Тимофей закашлялся:

– Да… кгм… так-то… За свои грехи, известно. Которые лодыри, им завсегда плохо. А вот как я, колхозный ударник, то обут, одет и лечат бесплатно…

Мужик посмотрел на Тимофея и пронзительно усмехнулся.

– Все ты врешь! Я тебя по роже наскрозь вижу!

Тимофей не успел ответить – мужика накрыл кондуктор. На следующей остановке Тимофей прильнул к окну. Мужика вели к дежурному по станции. Он, видимо, уже привык к таким приключениям и был спокоен. Ветер раздувал его ветхую рубаху с натло протертыми локтями.