Новый год в октябре

«Ситуэйшн», — подумал Прошин злорадно и постучал по гигантской спине кулаком, как в дверь.

Тотчас перед ним возникло лицо. Не лицо. На него смотрел орангутанг. Смотрел, держа слабо верещавшего Борю за горло.

— Слушай, подонок, — сказал Прошин приветливо. — Вали-ка отседа, а?

Орангутанг, не торопясь, отпустил жертву. Чувствовалось, что это ласковое «подонок» покоробило его слух куца более изощренного мата. Затем перевел взгляд на золотозубого. Взгляд был непонимающий…

— Гога, — сказал золотозубый глухо, причем улыбочка его сохранилась, а губы даже не шевельнулись, словно слова шли откуда-то из желудка. — Он некрасиво тебя обозвал, Гога.

Гога развернулся к Прошину. Это было чудовище, возвышавшееся более чем на два метра, с неправдоподобно широкими плечами и вросшей в них небольшой головкой; чудовище, выражавшее бесповоротно агрессивные намерения.

— Я… подонок? — искренне поразилось оно и наотмашь врезало кулак Прошину в грудь.

Ощущение, будто пивной кружкой по ребрам… Дыхание остановилось. Перед глазами проплыла, колыхаясь, черная штора. Но опыт когда-то умелого, выносливого борца, прошедшего курс кун-фу, этот опыт помог еще не совладавшему с болью Прошину не только не отпрянуть, но и, схватив эту ручищу-молот, провести «зацеп изнутри». Вернее, попытаться провести. Сдвинуть ногу Гоги было равносильно тому, чтобы сдвинуть телеграфный столб. Тем более тут же Прошин с растерянностью отметил, что поднимается вверх…

Гога держал его на вытянутой правой руке, левую отводя для удара.

«Левша, — спокойно отметил Прошин. — Но не лесковский…» И с силой двинул Гошу в живот мыском ботинка.

Нога отскочила назад, как от туго накачанной автомобильной камеры, а удар пришелся Прошину в плечо.

«Вот тебе твое высокое благородство, — участливо сказал Второй. — Сейчас из тебя сделают мартышку. Герой! Куда полез? В пошлую, уличную драку…»

«Так получилось…» Прошин скосил глаза на стоявших с открытыми ртами Борю и золотозубого. Ждать помощи от Бори не приходилось. Боря находился под сильным впечатлением и был недееспособен. Друг Гоги, напротив, склонился к действиям радикальным, хотя далеко не эффективным; с собачьим каким-то озлоблением, подвывая, он вцепился Прошину в дубленку и повис на ней, только мешая Гоге и создавая дополнительную нагрузку. Прошин крякнул и лягнул золотозубого в пах. Получилось довольно метко. Золотозубый охнул, упал на карачки, пополз, держась рукой за поврежденное место; потеряв шапку, ткнулся лицом в сугроб и затих.

Такое положение вещей Гогу расстроило. Удары не достигали цели, противник был до отчаяния увертлив и даже вывел из строя старшего товарища. Гога опустил Прошина на землю.

— Ты — сука! — с чувством сказал он и, откинувшись, размахнулся для убийственного удара.

Но как только одна нога Прошина нащупала опору, другая автоматически пошла на подсечку…

Гогины башмаки блеснули в свете задумчивых фонарей подкованными подошвами, и, со звуком упавшего комода, он расположился на тротуаре.

Прошин зыркнул по сторонам. Со всех сторон к нему направлялись какие-то люди. Конечно, когда кто-то лежит, а кто-то стоит, самое время подойти!

Он схватил ничего не соображающего Борю за руку и побежал, волоча его за собой, к машине.

В переулке Прошин остановился.

— Вот что, — проговорил он, хватая морозный, режущий горло воздух. — Выжди немного… До фильма еще… — Он посмотрел на руку. — А, часы забыл…

— Еще пять минут, — угодливо подсказал Боря, так и не узнавший его в темноте.

— Успеешь. Бывай. — Он толкнул его в плечо и пошел к машине.

«Она действительно похожа на Ольгу, — думал он, выруливая на проспект. — Не видел ее нового мужа, но он наверняка такой же, как этот… Им почему-то нравятся такие… Такие как все!»

На столе Прошин увидел папку с наклеенным квадратом бумаги. Прочитал: «Расчет СКАНИРУЮЩЕГО датчика».

— Так, — процедил сквозь зубы.

Это была пощечина. От всего трудового коллектива, упитанного высоконравственными идеями. Небрежная, хлесткая, унизительная. Карточный домик докторской задрожал. Накренился и рухнул, рассыпавшись. И настаивать на прежнем, ругаться, приказывать было нелогично и поздно.

«Сволочи, — стукнуло в висках. — А почему сволочи? Они честно избрали оптимальный вариант».

Он изнеможенно опустился на стул, чувствуя себя отвратительнейшим образом. Вчера он крепко, как никогда, выпил, и сегодня его настигла мучительная расплата. Тряслись руки, болела голова, да так болела, что при каждом движении возникало ощущение, будто мозг стукается о стенки черепа; дико тошнило…

Он утер испарину со лба, умыл лицо, выпил полный графин ледяной воды, целебно остудившей воспаленный желудок; затем, отключив телефоны и заперев дверь, завалился спать.

Проспал он до четырех часов дня. Сон освежил его. Голова побаливала, но чуточку, а после таблетки анальгина боль и недомогание пропали окончательно.

Он сидел в кресле, запахнувшись в наброшенную на плечи дубленку, курил, смотря, как в приоткрытую форточку ползет морозный пар, и оторопело размышлял о таком повороте дел.