Новый год в октябре

— Вы знаете, как я рос, Леша? Я рос в простой семье. Папа — счетовод, мама — кассир на станции метрополитена. Протекций и наследства, сами понимаете… Воспитание тоже — без пианин и иностранных языков. С помощью ремня и внушения одной трогательной мысли: чтобы всласть жить, надо до пота трудиться. Однако родители мои не замечали одной едва нарождающейся в то время тенденции, что в наши дни трансформировалась уже в некую устойчивую жизненную форму. Люди устремились к благам, а при их дефиците необходимым инструментом для их извлечения стал круг «своих людей». И если он есть, то, чтобы всласть жить, трудиться до пота не обязательно.

— С этим нужно бороться?

— Я полагаю так: бороться с этим… хлопотно. Потом, стать «своим» проще, нежели лезть во всякие драки и более того — побеждать в драках. Тут есть, конечно, элемент гиперболы, но подчас не столь важны средства выражения идеи, сколько сама идея. Вы меня понимаете, знаменатели у нас, уверен, одинаковые…

— Что-то не пойму… — Прошин хмуро посмотрел на собеседника. — Вы хотели со мной поговорить, по-моему…

— А, вас интересует деловая часть? — Поляков изобразил оживление. — Пожалуйста. Про погоду, как полагается в светском обществе, мы… обсудили. Итак. Для начала хочу заметить о себе как о человеке практического склада ума. Это, уверяю, неплохая черта характера, и во многом благодаря ей я доктор наук, заместитель директора и тэ дэ. М-да. Так вот. Меня всегда интересовал ваш институт. Прекрасный институт! Широкие международные связи, чего не сказать о нас… Специфика! — Он вздохнул. — Многих ваших я знаю. Но мне хотелось бы подружиться, ну…

— Со мной, например, — подсказал Прошин.

— Да, — кивнул Поляков. — Где-то так…

— Подружились, например, — продолжил Прошин.

— И хватит, — откликнулся Поляков. — На первый раз. А на следующей недельке жду вас у себя. Хлопнем по рюмашке, поговорим…

— Опять о социальном зле?

— Ну а чего… О диссертации вашей, если хотите. Трудности у вас есть?

— Есть. Над диссертацией нет руководителя, в диссертации нет идеи.

— А Бегунов? — Поляков ковырял спичкой в зубах.

— А Бегунов — честный человек.

— Но у него должен существовать заряд либеральности по отношению к своему сыну хотя бы?

— Заряд уже выстрелил. — Прошин сложил пальцы «пистолетиком» и надул щеки.

— Это плохо, парень… Кстати, давай на «ты»… — Спичка соскользнула, переломилась о десну, и Поляков зашипел от боли.

— Давайте на «ты», — согласился Прошин.

— Значит, на следующей недельке?

— А если попозже?

— Жду звонка, — Поляков, страдальчески причмокивая, вытащил из бумажника карточку. — Мои координаты.

Прошин, не глядя сунул бумажку в карман. Затем встал, выглянул в коридор… Гости уже целовались, запаковываясь в шубы. Андрей убирал со стола останки пиршества.

— Народ разбегается, — сказал Прошин, не оборачиваясь. — Пора и нам… Вас подвести, сэр?

— А… у тебя машина есть? Какая?

— Скромного черного цвета, — сказал Прошин. — Называется «ГАЗ-24», «Волга». Ну… подвезти?

— Я своим ходом… — Поляков застенчиво улыбнулся. — Я тоже с машиной… Беленькой, правда. Но названия схожи — «Вольво».

В воскресенье, пересилив себя, Прошин встал пораньше, облился холодной водичкой и, покуривая традиционную мятную сигаретку, полез на антресоли — за лыжами. Идея поразмяться возникла вчера, когда, голышом выйдя из ванны и встав перед зеркалом, он с удивлением и неприязнью открыл, что катастрофически обрюзг. Мышцы заплыли жирком, кожа одрябла… Это его всерьез испугало. Здоровье физическое он ценил необыкновенно.

— Опустился! — рычал он, выволакивая из антресолей и с грохотом бросая на паркет пластиковые башмаки, бугель и лыжные палки. — Вот тебе обжираловка, валяние в постели, сигареты проклятые! Все, курево — к черту, он главный акционер всех табачных концернов и лавок! Подъем — в шесть, час — зарядка; секция каратэ, бассейн, сауна… В здоровом теле — здоровый дух. Враки, конечно, чаще — наоборот… Но дух, это бог с ним, с духом…

…Декабрьское утро ворожило глаз своей тишиной и светлостью. Пыль мелких снежинок искрилась в воздухе. Голубые сугробы тяжело обвисали с крыш. Раскаленный шар восходящего солнца стыл в дымном морозном небе, окрашивая нежно-розовой пастелью кирпич домов. Сиял гордой воздетой шпагой шпиль МГУ, вздымавший громаду своего камня из паутины голых яблоневых садов.

Гудела печка, хрустел ледок под колесами, и бело-голубой мир, залитый солнцем, по-утреннему обновленный, был словно околдован каким-то праздничным весельем зимы.

И вот знакомый домик, ютящийся на склоне горы, красная рогатка мачты подъемника… Все это когда-то создал он, Прошин, заразив увлечением своей юности — горными лыжами — едва ли не половину НИИ; выбил деньги, создал секцию, договорился о предоставлении склона с городскими властями, а затем, не то охладев к реализованной идее, не то обленившись, предоставил инициативу другим — тем, кто докрутит гайки, уберет мусор… А он, как сегодня, с патриаршим достоинством нанесет визит, покатается всласть, похлопает по плечам прошлых единомышленников, пекущихся ныне о его детище, и без забот покатит обратно.