Новый год в октябре

Зиновий молча погрозил ему монтировкой. Благожелательно, впрочем. Ему было отрадно, что сын работает в лаборатории, ходит в беленьком халате, близок к компании очкастых белоручек, говорящих непонятные слова, вроде тех, что сейчас отстегнул его отпрыск… Он презирал этих людей за их изнеженность, физическую слабость, недосягаемость… но увидеть сына таким, какими были они, хотел необыкновенно.

- Емкость дьюмемеля, - пробурчал он, когда Ваня удалился. – Надо ж! Придумают люди название! Не название – раскоряка какая-то… - И Зиновий с ожесточением принялся скручивать ржавую, противно визжащую гайку.

ГЛАВА 3

К обычаю считать дату рождения праздником Прошин относился скептически по двум причинам. Во–первых, календарь был для него олицетворением той претившей ему условности, что, объяв всю внешнюю сторону мира, безраздельно и деспотически в ней господствовала; во–вторых, соглашаясь с правом именовать день появления человека на свет днем радости, он не мог согласиться с подобным отношением к последующим повторениям этого дня, считая их датами, уготованными скорее для скорби и размышлений, нежели для веселья. Свои дни рождения он принципиально не отмечал. Однако приглашение Тани на празднование ее тридцатилетия принял с радостью, ибо готовила она превосходно, Андрея он не видел около года, и, кроме всего прочего, пора было как–то нарушить однообразное плетение цепочки пустых вечеров.

Дверь открыла Таня: нарядная, разрумянившаяся, с хмельным весельем, лучившимся в золотисто–карих, чуть раскосых глазах… Косметики – минимум. Прическа – произведение искусства. Платье – торжество безукоризненного вкуса хорошей швеи.

– Как я тебе? – полунасмешливо–полукокетливо вопросила она. – Все же ничего баба, а? Тридцати не дашь…

– Как свежий сливочный торт, – плотоядно осклабился Прошин. – Что слова? Если я скажу, что ты очарование, я не скажу ничего…

– Кого мы лицезреем?! – В перспективе коридора, с сигаретой в зубах, появился Андрей.

– Наконец–то мы потолкаемся животами! – в тон ему откликнулся Прошин, и они расцеловались.

– Ну, дуй к столу, – сказал Андрей. – Садись и напивайся до восторга.

– Да погоди ты… Как живешь–то, поведай…

– Приемы, визиты… Очень красиво. – Андрей оперся на груды шуб, повисших на накренившейся вешалке. – Надоело до смерти. А ты?

– Работа, дом, машина. И тоже надоело до смерти.

– Нет в жизни счастья, – сказал Андрей.

– Да, – подтвердил Прошин, вглядываясь в его лицо и поражаясь, как же тот сдал.