Новый год в октябре

– Ну, извините! – донесся до Прошина дрожащий тенорок его соперника по делам сердечным. – Я же нечаянно! Ну, плюнул…

– Не гони фуфло! Ты… тут, сука, на улице, как верблюд, сука… – изрекла одна фигура с длинными обезьяньими ручищами, одетая в тулуп.

– Я попрошу… – с надрывом произнес Боря.

Прошин, заинтересованный, подошел ближе. Теперь перед ним была огромная спина того, кто, загородив Борю, выяснял с ним отношения. Слева стоял другой – гражданин лет сорока с бурым жеваным лицом, в заношенной ушанке; обвислая куртка, грязный мохеровый шарф, обмотанный вокруг шеи… С пьяным добродушием он наблюдал за развитием событий. Пьян же он был, судя по всему, смертельно. Раскрытый рот, золотые коронки, мертвая улыбочка, остановившиеся глаза…

«Ситуэйшн», – подумал Прошин злорадно и постучал по гигантской спине кулаком, как в дверь.

Тотчас перед ним возникло лицо. Не лицо. На него смотрел орангутанг. Смотрел, держа слабо верещавшего Борю за горло.

– Слушай, подонок, – сказал Прошин приветливо. – Вали–ка отседа, а?

Орангутанг, не торопясь, отпустил жертву. Чувствовалось, что это ласковое «подонок» покоробило его слух куда более изощренного мата. Затем перевел взгляд на золотозубого. Взгляд был непонимающий…

– Гога, – сказал золотозубый глухо, причем улыбочка его сохранилась, а губы даже не шевельнулись, словно слова шли откуда–то из желудка. – Он некрасиво тебя обозвал, Гога.

Гога развернулся к Прошину. Это было чудовище, возвышавшееся более чем на два метра, с неправдоподобно широкими плечами и вросшей в них небольшой головкой; чудовище, выражавшее бесповоротно агрессивные намерения.

– Я… подонок? – искренне поразилось оно и наотмашь врезало кулак Прошину в грудь.

Ощущение, будто пивной кружкой по ребрам… Дыхание остановилось. Перед глазами проплыла, колыхаясь, черная штора. Но опыт когда–то умелого, выносливого борца, прошедшего курс кун–фу, этот опыт помог еще не совладавшему с болью Прошину не только не отпрянуть, но и, схватив эту ручищу–молот, провести «зацеп изнутри». Вернее, попытаться провести. Сдвинуть ногу Гоги было равносильно тому, чтобы сдвинуть телеграфный столб. Тем более, тут же Прошин с растерянностью отметил, что поднимается вверх…

Гога держал его на вытянутой правой руке, левую отводя для удара.

«Левша, – спокойно отметил Прошин. – Но не лесковский…» И с силой двинул Гошу в живот мыском ботинка.

Нога отскочила назад, как от туго накачанной автомобильной камеры, а удар пришелся Прошину в плечо.