Новый Мир ( № 1 2009)

На мой взгляд, авангардная поэзия (она же часто архаическая просто в силу своего поворота в прошлое) и традиционная, уводящая в будущее, движутся вдоль одной и той же опорной струны. Но есть и другая поэзия, которая делает все, чтобы уйти в сторону, чтобы не касаться этих золотых струн. Здесь подозрительно легко быть самостоятельным, слишком легко быть «актуальным», но угроза пустоты ни­сколько не меньше, чем при традиционной работе. Более того, удача здесь — всегда мельче, поскольку, чтобы видеть дальше современников, нашего малого роста всегда недостаточно — нужно стоять на плечах гигантов, как говорил Исаак Ньютон.

Кушнер — поэт традиционный, а значит, поэт, прощупывающий будущее.

В «Барельефе» посетитель музея увязает в другом времени и пространстве и превращается в греческого воина. Здесь с пересеченьем времен связан другой момент поэтики Кушнера: метаморфоза пространства.

У Кушнера много стихов, в которых поэт как бы натыкается на предмет, насекомое, птицу, человека и вдруг преображается сам, переселясь в чужое тело, получая иное существование. Поэт догадывается, что чувствует звезда: «Я свет на веранде зажгу, / И виден я издали буду <…> Тогда и узнаю, тогда / Постигну по полной программе, / Что чувствует ночью звезда»; или представляет, как случайно залетевший в комнату шмель, которого поэт бережно вытолкнул в окно, возвращается домой и рассказывает о чудесном спасении.

И тогда душа становится конькобежцем:

 

Он летит, выбрасывая руку,

Ногу ставит за ногу, кренясь,

Презирая горе и разлуку,

Обрывая с этим миром связь.

Только лед и только чудный скрежет,

Только чудный скрежет, только лед.

И душа, как этот конькобежец,

Подалась всем корпусом вперед.

Пробегая скользкою межою,

Отражаясь в матовом стекле,

Видишь, тело может стать душою,

Прислониться к небу на земле.

Я люблю евангельские притчи

С обращеньем к данности земной,

Преломленье это полуптичье

Длинных рук, лежащих за спиной.

 

Это почти фетовские «Ласточки»: «Вот понеслась и зачертила — / И страшно, чтобы гладь стекла / Стихией чуждой не схватила / Молниевидного крыла».

И конькобежец с его «полуптичьими» руками так похож на ласточку.

Метаморфозы времени и пространства приходят к неизбежному пределу. Кушнер пишет, вспоминая о Гёте: «Он перед смертью смерть назвал / Порой великих превращений. / Как будто он тайком менял / Немецкий свой разумный гений / На нечто большее. На что? / Когда умрем, тогда узнаем». Это последнее преображение, последний побег из времени.