Новый Мир ( № 11 2012)

И увидел Таню с блондином. И Светку с Вованом. И еще одних, точно таких же. Все три пары стояли полукругом напротив Димы Протопопова, длинного как жердь, отвратного, лоснящегося самодовольством. Танин блондин, как, впрочем, и двое других блондинов, переминался с ноги на ногу и отчаянно нервничал.

А Таня была прямая и вибрирующая, как струна. Ее хотелось обнять, прижать к себе и увести как можно дальше от места, где ей настолько невыносимо.

— Пишем, — повелел голос.

— Итак, все вы справились с первым заданием, — плавно вступил Дима Протопопов. — Не исключено, что оно показалось вам легким, но это лишь начало. Сейчас прозвучит сигнал, и вы отравитесь... отпра... <... ... ...>!!! Еще раз.

Он выговорил весь текст без запинки только с четвертого раза, и у Артема возникло ощущение, что сбивается ведущий каждый раз в тот момент, когда пересекается взглядом с Таней. Каковое не могло быть достоверным уже по той причине, что глаза Протопопова скрывали черные очки.

— Нервничаеть, — сочувственно сказала старушка. — Работа у него такая, нервная. Девки в этих лосинах, срамота глядеть. Но, знаешь, беруть хорошо, модно же, дочка в прошлый раз привезла партию, так уже и ушла...

Таня переступила с ноги на ногу, одернула фиолетовый блейзер. Артем смотрел на нее, будто зацепленный намертво, автоматически поддакивая бабкиным словам. Ее он слышал и понимал отчетливо, а вот что говорит ведущий одинаковым парочкам, подсовывая каждой мохнатый микрофон, и что они отвечают, никак не мог разобрать.

— Красивые мальчики. “Монтана”, фирма, тут главное размер подобрать... У меня как раз твой остался, икс-эль. Ты ж икс-эль носишь?

— Да, — сказал Артем.

Ему показалось, будто Таня обернулась и увидела его. Что не могло быть достоверным, поскольку она как раз надвинула свои огромные дымчатые очки, и Светка надвинула, и третья тоже...

— Глаз — алмаз! — обрадовалась старушка. — И недорого отдам, последняя пара...

...И вдруг все три пары завертелись, засновали туда-сюда, мелькая, путаясь, будто наперстки в известной вокзальной игре, и Артем мучительно гонялся за ними взглядом, метался беспорядочно, пытаясь уловить, отличить, вычленить Таню!!! — и не мог, и ни в чем уже не был уверен, и голова заныла и раскололась, не в силах выдерживать дальше этот нелепый калейдоскоп. И когда они разошлись наконец в трех разных направлениях, он категорически не знал, кого выбрать, за кем ринуться и выслеживать дальше.

— По закупочной цене отдаю, — сказала бабка. — Шестьдесять баксов.

А Дима Протопопов провозгласил:

— Рекламная пауза!

Матюкнулся и снял очки.

 

Ненавижу это словечко, этот пошлый сленг, эту кличку, одновременно пренебрежительную и подобострастную. Так ученики за глаза обзывают учителя, а слуги — хозяина. Иноземца, белого плантатора, сагиба. Имитируя наплевательское отношение к чуждой и пришлой власти над собой — и вместе с тем признавая ее безоговорочное превосходство.

Баксы. Тьфу и еще раз тьфу, и прополоскать рот.

Страна, где самые значимые расчеты производятся в иностранной валюте, не может претендовать на собственное, независимое будущее. Ни в чем так наглядно не проявляет себя комплекс национальной неполноценности, как в неистребимом недоверии к своим деньгам. Свои — изначально под подозрением, свои могут в любой момент отступиться, предать, пошатнуться, упасть, сгореть, обесцениться в прах. Чужим мы, конечно, не верим тоже, но по крайней мере ощущаем за ними силу, перед которой не грех и прогнуться. Не всерьез, ну разумеется, ни в коем случае не на самом деле; и пытаемся сохранить жалкие остатки лица, бросая сквозь зубы высокомерную кличку.

— И штука баксов девке, — добавляет собеседник. — Итого...

Никакой девке он, допустим, в жизни не заплатит больше трехсот; но я молчу. С каменным лицом выслушиваю финальную сумму. На последней грани моих возможностей, но об этом он знать не должен.

— Хорошо, — роняю спокойно. — Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что это последняя авансовая выплата. Я жду от вас конкретного результата.

— Пацан сказал — пацан сделает, — заверяет собеседник.

Ухмыляется. В его кругу это такая шутка.

Я не хочу и не должен иметь ничего общего с этим кругом. Где носят пиджаки диких расцветок и золотые цепи непристойной толщины, ездят на машинах фрейдистских размеров, торгуют наркотиками и женщинами, выстраивают трехэтажные особняки в стиле кричащего кича, а при малейших разногласиях — разборках, как они говорят, — решетят друг друга автоматными очередьми, возводя потом на кладбищах столь же аляповатые грандиозные памятники. Как случилось, что именно эти люди стали хозяевами страны, привилегированным и притягательным классом, что о них снимают фильмы, пишут книги и слагают легенды, что любой старшеклассник мечтает стать одним из них, а каждая девочка — их подругой? Что все хоть сколь-нибудь серьезные дела приходится решать с ними или, как минимум, с их благословения — “крыши”, превозмогая стилистическое неприятие и физиологическое отвращение?!