Новый Мир ( № 11 2012)

Мне кажется, я знаю ответ. Баксы. В среде хитрых, пронырливых и, главное, осознающих свою настоящую цену слуг на главные роли непременно вылезают самые циничные и неразборчивые в средствах. Символично, кстати, что этим же словом называют и деньги.

— Не позже конца недели, — стараюсь говорить внушительно: мне все же некомфортно поворачиваться к нему спиной, и это надо скрыть. — Мы договорились.

— Да его уже закошмарили по самое, — мирно отзывается собеседник; усилием воли скрадываю дрожь в позвоночнике. — Теперь выпускаем девку, фраер колется, и тема закрыта.

— Надеюсь. Приятно иметь дело с серьезным человеком. Пересчитайте.

Он считает. В коротких толстых пальцах, поросших рыжим волосом, мелькают узкие банкноты: пройдет немало столетий, прежде чем они обретут коллекционную ценность, если это вообще когда-нибудь случится. А пока именно в них — кровь и жизнь обитаемого мира, его сила и опора, нерв и власть. Не хочу даже представлять себе, во что превратится картина мироздания, если однажды и они рухнут, обвалятся, потеряют абсолютную ценность.

Сдержанный дизайн, стильная удлиненность, графический портрет в медальоне. Благородная зелень старинной меди. Да, я тоже держу свои сбережения в иностранной валюте — но хотя бы всегда называю эти купюры их настоящим именем.

— Десять тысяч долларов. Все верно?

Рыжеволосые плебейские руки ровняют денежную пачку. На массивном “Rollexx’е” попеременно взблескивают все четыре циферблата.

— Да.

 

— Да забей, — посоветовал Цырик. — Ну дали в глаз, подумаешь...

Советовать он умел всегда, еще со школы.

— И звонили, — хмуро напомнил Дима. — На пейджер писали. И каждый раз намекали на деда.

— Какого деда?

— Моего.

Цырик оживился:

— Дедушку Менделя? Да ты что? Он живой еще? Ну силен старик!

— Нет. Умер в прошлом году.

— А-а... Так давай помянем.

И он с готовностью разлил.

Вообще-то надираться в Димины планы не входило: отсмотр, монтаж, завтрашний съемочный день, Таня (хотя на Таню он, естественно, плевать хотел, и в данном логическом ряду она смотрелась вопиюще лишней). Но не помянуть деда Менделя было бы совсем уж не по-человечески, и он выпил. Попробовал вспомнить, в который раз, и не смог.

Ему уже стало тепло и почти хорошо.

— Классный был дед, — вспоминал Цырик. — Мою коллекцию хвалил... У меня в детстве о-го-го какая коллекция марок была, ты хоть помнишь, Протопоп?!

— И куда делась потом?

— А фиг ее знает. Валяется у матери где-то, не волочь же сюда за собой... А что?

— Просто спросил.

Когда Цырик внезапно возник в протопоповской столичной жизни, Дима не сказать чтобы слишком возрадовался. Все хвосты, пуповины и прочие отростки, связывавшие его с южной провинцией детства, он сразу по переезде безжалостно обрубил. В институте даже запрещал родителям звонить в общежитие на проходную; мама обижалась, но так было надо, и постепенно все привыкли. Тщательно, поднося ко рту зеркальце и тарабаня скороговорки, избавлялся от акцента, особенно от этой ужасной “гэ”. Вкалывал по ночам синхронным переводчиком, зарабатывая на нормальный прикид. В общем, к моменту его выхода в широкое медийное пространство никто уже не сомневался, что Дима Протопопов — исконно столичная штучка, рафинированный мальчик-мажор.

И вдруг этот Цырик. Без определенных занятий и планов на будущее, старый друг, <... ... ... ...>, чтоб не сказать хуже.

Но очень скоро Дима обнаружил, что оттянуться после работы где-нибудь в сауне или в баре так, как с Цыриком, не получается ни с кем. Перед ним он и вправду расслаблялся. Многоэтажно гнал на босса, не боясь, что завтра вся редакция или ньюз-рум будет в курсе; развивал планы будущих проектов, не опасаясь слива конкурентам; мыл кости актуальным бабам опять же без страха последствий и так далее. Цырик обитал в каких-то своих, параллельных сферах — Дима так и не понял, где именно, — и переместиться ближе к протопоповской орбите не выражал ни малейшего желания.

Общее у них было только прошлое. Идиллическое прошлое в зеленом городе на берегу большой реки, теперь уже в другой стране.

— Жалко деда, — вздохнул Цырик и снова выпил. — Димка, а ты еврей?

— Нет, — откликнулся тот без обиды, потому что старому другу было можно. — В евреи берут по матери. А я только по отцу.

— Тю. А как же ты Протопопов?

О том, что фамилия у него настоящая, одноклассник Цырик знал, как никто другой, а потому ему можно было и рассказать. Тем более что эта семейная легенда всегда нравилась Диме своей простотой и скромным, элегантным абсурдом.

— Бабушка Циля, — пояснил он. — Когда деда Менделя взяли в тридцать седьмом, на другой день она пошла в паспортный стол и сменила фамилию, себе и сыну. Они с дедом заранее договорились, на случай. И переехала в другой район.

— И не посадили? — восхитился Цырик.

— Нет. Бардак же. В этой стране всегда был бардак...

За это они выпили тоже.

— А деда как была фамилия?

— Кацнельсон.