Новый Мир ( № 4 2002)

А я не верю в искренность восхищения половым актом, декларируемую в “Темных аллеях”. Не высота, а, я бы сказал,неизбежностьсекса куда убедительнее в сознании героев, а точнее, героя, а еще точнее — полуреального-полувоображаемого “я” Ивана Бунина. Более всего чувствуются и переживаются два момента: грубое вожделение и — момент обрыва, когда писатель настойчиво, если не сказать — навязчиво, варьирует один и тот же вполне физиологический мотив освобождения и благодарности героя женщине за это освобождение. Похоть героя яростна: “так пронзило воспоминание о бархатистости ее вишневых губ, что отнимались руки и ноги” (“Зойка и Валерия”); “у меня, понимаешь, просто потемнело в глазах при виде ее розоватого тела...” (“Галя Ганская”); “изнемогая от неистовой любви к ним”, то есть коленям (“Натали”), “он с помутившейся головой кинул ее”; “смертной истомой содрогаясь при мысли о ее смуглом теле” (“Руся”). “Не владея собой” от “жестокого телесного возбуждения” (“Дурочка”), “он жадно взглянул на ее голые пятки, похожие на белую репу”, “уже совсем шалея от величины и белизны этого голого тела...” (“Барышня Клара”).

Утонченно-сладострастные описания тел, поз, физиологии вплоть до сообщения героинь герою о месячных (“Лиза”, “Генрих”, “Натали”), явная тяга к беременным (“Мордовский сарафан”, “Ахмат”), того пуще — к несовершеннолетним: “ей было всего 14 лет” (“Зойка и Валерия”); “ей шел семнадцатый год”, “теплые детские слезы на детском горячем лице” (“Таня”), вожделение к юной дочери приятеля (“Галя Ганская”) — “полудетский голос”, “казалась совсем девочкой”, “милая жалкая девчонка”; “мне на крещенье уж шестнадцатый пошел” (“Степа”), “во всей свежести своих шестнадцати лет” (“Генрих”). Но и там, где речь идет о взрослых женщинах, особое сладострастие герой испытывает от “личика”, от того, когда женщина не по возрасту инфантильна: “дрогнула жалость... а вместе с жалостью — нежность и сладострастное желание”, “мучительно пронзила невинность всего этого”, “маленькие груди с озябшими сморщившимися коричневыми сосками повисли тощими грушками, прелестными в своей бедности. И он заставил ее испытать то крайнее бесстыдство, которое так не к лицу было ей и потому так возбуждало его жалостью, нежностью, страстью” (“Визитные карточки”). Как тут, простите, не вспомнить старый анекдот, в котором ловелас, делясь впечатлениями, в раже восклицал: “И так мне было ее жалко, так жалко, что е... и плачу!”