Новый Мир ( № 4 2002)

Если сексуальное поведение женщин нередко сопряжено с жалостью и уж давно подмечена синонимичность в языке русских баб понятий “любить” и “жалеть”, то у мужчин “жалость” носит совершенно иную природу, не имеющую ничего общего не только с духовностью, но и с телесным здоровьем. Подобным наклонностям гостей издавна потрафляли в известных заведениях, обряжая проституток в гимназические платьица, о чем невольно вспоминаешь при описании коротких юбочек в соединении с толстыми ляжками в “Зойке и Валерии”, “Мести” и других рассказах. И после этого доверять итоговой риторике вроде того, как, насладившись “крайним бесстыдством”, “он поцеловал ее холодную ручку с той любовью, что остается в сердце на всю жизнь...”? Самый слог и словарь великого стилиста становятся нестерпимо фальшивыми, когда начинаются эти самые post coitum: “она дала мне лучшие минуты жизни” (“Темные аллеи”); “Если есть будущая жизнь и мы встретимся в ней, я стану там на колени и поцелую твои ноги за все, что ты дала мне на земле” (“Поздний час”).

Для примеров места не хватит, и все ведь — из “Темных аллей” или из непонятно почему туда не включенных “Мордовского сарафана”, “Солнечного удара”, “Иды” и т. д. Хотя эти вещи 20-х годов, конечно, мощнее и чище “Темных аллей”, но и там Бунин срывался со своей высоты, как и в “Митиной любви”, про которую почти справедливо заметил М. Горький: “Бунин переписывает „Крейцерову сонату” под титулом „Митина любовь”” (справедливее было бы назвать не “Крейцерову...”, а “Дьявола”).