Новый Мир ( № 7 2000)

Книга Бочарова — как и книга избранного им в любимые оппоненты Валентина Непомнящего “Пушкин. Русская картина мира” — это прорыв так называемого традиционного литературоведения сквозь заслон новейших исследовательских технологий, “чистых” и “грязных”, это торжествочеловекообразнойгуманитарии (в соответствии с этимологией латинского слова) над гуманитарией бабы Яги, которая не худо чует человечий дух, но с тем, чтоб его истребить. Освоение обеих книг еще впереди; им, видимо, предстоит перевалить в XXI век и в качестве классики успокоиться на отведенных младшими современниками и потомками шестках, как уже почти случилось с сочинениями Тынянова, Бахтина и даже Лотмана. Пока же — первые отклики, разгоряченные, когда главное — не воздать почесть рангу и масштабу, а “мысль разрешить”. Или, если угодно, скреститься мыслями.

...Впрочем, помянутое “традиционное литературоведение” — здесь не более чем условная абстракция. У Бочарова — свой метод, быть может, столь же давний, как и сама филологическая герменевтика, но сегодня как разнетрадиционный. Скажем, он декларирует почтительность к исторической поэтике (во время оно выводившей его поколение из тупика нормативного марксизма). А между тем — совершает ею не санкционированное. Если историческая поэтика и ее близкая родственница — компаративистика — опираются на документированное выяснение взаимовлияний и социокультурных эволюций, то есть подходят к цепочкам литературных фактовпозитивистски,то Бочаров думает совсем по-другому. “Независимые переклички в истории мысли ценнее всего”, — “независимые”, то есть не полученные по литературной эстафете (от “отца” ли к “сыну” — или от захудалого дядюшки к бойкому племяннику, как считали опоязовцы), а навеянные, так сказать, атмосферически (аполлон-григорьевское и леонтьевское “веянье” — “обаятельное понятие”, по ощущению автора).