Новый Мир ( № 7 2000)

Переклички же эти независимы только от прямых литературных контактов, осознанных впечатлений, но они зависимы от бессознательной “власти литературных припоминаний” (используется выражение А. Бема); здесь даже правит “таинственная сила генетической литературной памяти”, сила, о которой Бочаров не забывает напоминать на пространстве всей книги. И словно шкатулка открывается — по-иному озвучивается строгое и неброское название тома. Большие творческие “идеи” суть функции некоего сверхличного континуума. Нет, еще верней. Они порождаются сверхличным организмом. “Сюжеты русской литературы” — это не сюжеты, употребительные у русских авторов, это сюжеты, авторство которых принадлежит соборному целому русской литературы. А “узлы”, выхваченные из целого стойкими бочаровскими преференциями (“Пушкин — Гоголь — Достоевский”, “К. Леонтьев — Толстой — Достоевский”; добавим из области теории: Бахтин — А. В. Михайлов), — сочленения живого мифопорождающего организма, отверстого будущему (в выходах за пределы XIX века: Пруст — Ходасевич — Битов — Петрушевская — тоже все сочленено, хоть и не так плотно).

В общем, если адепт исторической поэтики — поневоле позитивист, ибо обязался оперировать положительно удостоверенными интертекстуальными связями и вытаскивать из-под спуда времен смыслы и значения, актуальные в эпоху создания произведения (безусловно ценный “обратный перевод” с современного на минувший), то наш автор — скорее “холист” или “органицист”, то есть контрпозитивистичен. В очень существенном смысле тут тоже — “русская картина мира”, и книга Бочарова породнена с книгой Непомнящего куда больше, чем они сами думают. Коль Непомнящий — это “религиозная филология” (так в “Сюжетах...” припечатано), то Бочаров — это “метафизическая филология”. “Тайна” — принципиальное слово из его лексикона: вместо обратного перевода, возвращения в лоно исторического контекста — потаенная чреватость зерна будущими прорастаниями. Быть может, тут одна из причин того, что трудно найти сегодня другое историко-литературное сочинение, настолько насыщенное философскими аллюзиями — от Гераклита и Платона до Хайдеггера и Макса Шелера, от Сковороды до Флоренского, Булгакова и Федотова.