Новый Мир ( № 7 2000)

Вот автор “Сюжетов...” встает на защиту безусловно прекрасного стихотворения Блока “Девушка пела в церковном хоре...”. Обороняет блоковский шедевр от Непомнящего, который хотел бы изъять из роковой концовки слова “причастный тайнам” (Тайнам), тяготясь заключенным в них “диктатом” (причащенный Св. Таин ребенок прозорливо ведает, что все, о ком только что молились в храме, немилосердно обречены — ибо так устроен мир). Бочаров прав: желание интерпретатора “исправить” стихотворение, удалив из него слова, ради которых, именно ради них, ради этого Weltschmerz’a, оно было написано, — безумное, хотя и трогательное желание. Но так ли он прав, становясь (как всегда это делает) на сторону художника и утверждая, что “срыв” в конце стихотворения уравновешен всем, представленным до этого поворота? Так ли помогает тут ссылка на авторитет В. Вейдле, “художественного критика и верующего человека”, пояснявшего, что поэт “уверениям веры не верит... а все же... обращает лицо к алтарю, оттого и печаль его стихов оказывается проникнутой чем-то ликующим и светлым”? Дивное стихотворение — почему не признать, что оно — по сути — кощунственно? Зачем оставлять этот прямодушный вывод на долю атеистов и богоборцев? Да, неземная красота — но она заемна, заимствована из красок богослужения, проникновенных слов ектеньи, светоносной атмосферы храма и девической чистоты, к чему поэтвсе ещечувствителен. Угрюмый итог, не побоюсь сказать, паразитирует на этой красоте, подсвечен ею, потому и кажется неотразимым. Точно так же лермонтовско-врубелевский Демон, в медленно гаснущем, как “вечер ясный”, оперении,все ещекрасив, и его саркастические слова о тщете надежды: “Простить Он может, хоть осудит!” — в точности так же гипнотичны и провокационны, как последний катрен блоковских стихов. Не будем же отрицать “угрюмства”, какое знал за собой поэт. Не откажем в понимании и “наивной” реакции Непомнящего.