Новый Мир ( № 8 2002)

Возражения же Раскольникову и Ницше в тексте “Преступления и наказания” представлены отцом и дочерью Мармеладовыми, и, несомненно, автор эти возражения принимает. “Сим покиванием глав не смущаюсь <...> и не с презрением, а со смирением к сему отношусь. Пусть! пусть! „Се человек!”” (6, 14). Мармеладов знает себя как тварь дрожащую и юродски — полуглумливо, но и полувозвышенно — обращает на себя такого таинственное евангель­ское слово. Это слово в его устах ведь тоже самоотождествление со Христом в той евангельской ситуации, когда на Того, кто был выставлен с этим словом напоказ, на позор, тоже могли смотреть и с презрением. И вот в этом качестве “твари” он требует жалости — как такой, какой единственно он достоин, формы признания и понимания — и ожидает ее от “Того, кто...”, с кем он дерзает себя самого сейчас сопоставить: “А пожалеет нас Тот, кто всех пожалел и кто всех и вся понимал, Он единый, Он и судия” (6, 21). А в Соне другое, то самое, чего ожидает ее отец от “Того...”, — “какое-то ненасытимое сострадание” (6, 243) — иного свойства сострадание, не раскольниковское, не могущее перейти в презрение. Сверх всякой меры сострадание.

Достоевский получил от Пушкина образ Корана в виде слов о дрожащей твари и включил в свою идейную парадигму. Вослед Раскольникову Версилов ссылается на Коран, на его повеление “взирать на „строптивых” как на мышей, делать им добро и проходить мимо, — немножко гордо, но верно” (13, 175). Но с Кораном просто, это чужое, очень чужое, это лишь одиозный пример (пусть Версилов и соглашается) такой религиозной нормы, какая в себя включает презрение к человеку. Тема речи Версилова перед Подростком, в которой он ссылается на Коран, относится не к Корану, конечно, а к библейско-евангельской заповеди любви. “Друг мой, любить людей так, как они есть, невозможно. И однако же должно”. Должно, потому что заповедано, — и однако женевозможно.Это Версилов, но и сам Достоевский начал десятью годами раньше (1864) тем же словом “невозможно” свою запись “Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?”: “Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, — невозможно. Закон личности на земле связывает.Япрепятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек” (20, 172).