Новый Мир ( № 8 2002)

Откуда каждая конкретная “капуста”, Личутину тоже, конечно, известно. “Народ с невиданным цинизмом ограбили, раздели и разули, залезли в каждый русский дом и забрали последнее средь бела дня, нагло надсмеявшись, и несчастные смиренно согнули выю и признали разбой за разумную необходимость... В первую революцию ограбили богатых и умных, нынче же наглые и хитрые ограбили всех, но особенно бедных”. Ладно, пусть это будет обобщение. Личутин алчет справедливости, смутно грозит истощением народного терпения и обещает “новый поход”, который сметет дурную пену... Но какой справедливости он все-таки хочет? Чтобы пришел некийусловныйВиктор Анпилов, “человек незаурядный, сметливый”, — и разрешил ситуацию столь же прямолинейно, как с обнаглевшим псом. “И все вопросы сразу сняты. Слушай, забрел бродяга в чужой двор, попросил еды. Его вы, конечно, пожалели. И вот вам деспот, и вы уже никчемные твари, он над вами издевается. И как в таком случае изволите поступить?” Поступить предлагается решительно — см. выше.

Хотя с собакой Анпилов поступил, как мы уже знаем, в противовес своим угрозам, исключительно гуманно,политическаяаналогия (с ружьем) приводится Личутиным, кажется, совершенно всерьез. И понимать ее следует, видимо, буквально. Не будем выяснять, как реально он себе это представляет, — вероятно, это мыслится чем-то вроде Пугачевского бунта. Не дело писателя размышлять, как тампослеобустроится Россия (и вынесет ли онаещеодин социальный переворот), главное — возбудить народный дух и волю к борьбе.

Впрочем, финал “Сукиного сына” оказался пессимистическим: “Незаметно подползла и укрепилась в России новая форма власти — тирания чуждого духа, и всякая, даже сильная личность не может заявить о себе в полный голос, невольно подчиняясь особому скрытому сообществу людей, захвативших государство. Деспотия духа, которой не было даже при Советах, нечто совершенно новое для России...”

Объяснить такой финал не представляет труда — в школьном курсе еще “при Советах” пессимистические настроения в русской литературе принято было возводить к тому, что в стране то революционная ситуация еще не созрела, то, наоборот (после 1907 года), разрешилась, но плодов не принесла. Народного бунта Личутину, конечно, хочется, но сам он в его возможность, видимо, не до конца верит.