Новый Мир ( № 8 2002)

И трудно согласиться с Ю. М. Лотманом, заметившим в письме 1984 года, что “уже нельзя читать Гуковского, кроме самых ранних работ”, равно как и с В. М. Живовым, полагающим, что “[х]ронос поторопился расправиться с теми трудами почтенного автора, которым присуща характерная колористическая гамма сталинской эпохи”. Вряд ли можно говорить и о безусловном “добровольном компромиссе” Гуковского в 30-е годы — все гораздо сложнее и неоднозначней (см., например, мемуары Ленсу, заставляющие вспомнить позицию О. Мандельштама 30-х годов, описанную М. Л. Гаспаровым: “Пора вам знать, я тоже современник”). “Г. А. Гуковский умел намечать для себя далеко идущие перспективные дороги, — писал Лотман уже в начале 90-х годов. — ...В нем были два человека: один как будто точно знал, куда идет литература, и готов был ее учить, другой всегда стоял на пороге двери, открытой в неизвестность, и готов был заново учиться. Именно этот второй Гуковский был наиболее плодотворен для своих учеников...” Это замечание способно многое объяснить. Кажется, что “гамбургский счет”, предъявляемый Гуковскому Живовым, в этом отношении неуместен. А о том, что “хронос” все же не “расправился” с поздними работами ученого, свидетельствуют недавнее переиздание его учебника 1939 года “Русская литература XVIII века”, а также ссылки на эти работы — в том числе и в блестящей книге В. М. Живова “Культурные конфликты в истории русского литературного языка XVIII — начала XIX века”.