Новый Мир ( № 8 2002)

Осмелимся не согласиться с В. М. Живовым, полагающим, что молодому Гуковскому, в отличие от его старших современников-коллег (Тынянова и Якобсона), не свойственна “сомнительная дискурсивная практика” “перебрасывать мостик” от авторов изучаемой им эпохи к современной словесности — к “литературному сегодня”. Помимо того, что вряд ли эту “дискурсивную практику”, составляющую одну из характерных черт формализма, имеет смысл называть “сомнительной” и не слишком “исторически оправданной”, она к тому же, как представляется, достаточно важна и для Гуковского. Сам Живов указывает на слова Гуковского: “...общий эмоциональный тон, пафос, присущий той молодой, бодрой эпохе, — должен радостно и желанно восприниматься современным читателем...” Как представляется, эти слова не просто “отголосок” формалистских идей, но и определенная позиция, во многом связанная все с той же проблемой “открытия” литературы XVIII века. Примечательно, что позиция эта, несколько отличающаяся от тыняновской, не столь очевидным образом проявляется и в отдельных статьях Гуковского. Для примера вернемся к характеристикам двух поэтических систем, которые дает Гуковский. Систему Ломоносова отличает “высокая речь, оторванная от привычного практически-языкового мышления”, “моменты описания, из которых вытравлена конкретная образность”, “Ломоносов... подчас доходит до туманностей”; Сумароков же, по Гуковскому, напротив, ратует за “легкое восприятие и верную передачу сущности данного психологического состояния”, “[д]ля него слово это как бы научный термин, имеющий точный и вполне конкретный смысл; оно прикреплено к одному строго определенному понятию”, “[о]твлеченный, астральный восторг Ломоносова покинут, хотя основной стихией поэзии является лирика”. Как нам представляется, в этих характеристиках Гуковский, специально не проговаривая, отсылает читателя к современной ему литературной ситуации — к относительно недавним полемикам символистов и акмеистов. Хотя в действительности расхождения между этими двумя направлениями начала ХХ века не всегда и не во всем были жесткими, однако очевидно, что современниками они подчас воспринимались как две различные литературные программы. И определения, которые дает Гуковский системам Ломоносова и Сумарокова, очень напоминают критические выступления 10-х годов ХХ века — вспомним, например, статьи В. М. Жирмунского “Преодолевшие символизм” 1916 года (“взамен мистического прозрения в тайну жизни — простой и точный психологический эмпиризм, — такова программа, объединяющая „гиперборейцев””) и “Метафора в поэтике русских символистов” (с которой Гуковский мог быть знаком) или манифесты и рецензии акмеистов.