Новый вор

Он давно и безуспешно пытался разобраться в логике мышления Грибова. С одной стороны, тот мыслил предсказуемо и примитивно — в духе охранительного, как писала либеральная пресса, патриотизма. С другой — подобно богомолу, иногда невидимо перемещающемуся в межветочном пространстве неизвестным науке — через четвертое, или какое там, измерение? — способом, Грибов в пространстве межмысленном тоже перелетал через одну или сразу несколько мыслей, оказываясь в неожиданной для собеседника (жертвы?) точке несовершенного или совершенного ею (не важно) мыслепреступления. Должно быть, это помогало ему вразумлять во время профилактических бесед, облепивших нефтяное иссякающее вымя, выдирающих перья из газовой птицы мерзавцев, уклоняющихся от перечисления куда следует оговоренных сумм.

Трико феодальное ему тесно, рвется из него в исступлении, вспомнил Перелесов строчки Маяковского из поэмы «Владимир Ильич Ленин» про крепчающее в Средневековье буржуазное сословие. Так и сейчас сырьевое российское экономическое трико истончалось, трещало на мощных чреслах чекиста Грибова. Он устал гонять маломерную рыбку в нефтегазовой трубе, его, как старика-рыбака из повести Хемингуэя, тянуло на океанские просторы, где гуляла та самая pez grande, которую тот поймал, но не уберег от акул. Грибов (а как иначе?) думал, что сумеет уберечь.

— Но ты прав, — спокойно продолжил Перелесов, — он будет дрючить Россию во все дыры до тех пор, пока она не очнется или пока к ней не посватается нормальный крепкий мужик.

— Типа Ленина или Сталина, — понимающе ухмыльнулся Грибов.

— Друг мой, — напевно и почти ласково произнес Перелесов, — ты просишь что-то из конспирологического, политологического, давно известного, но не усвоенного. Так получи: да, типа вождя! Только вождь, которого все обожают и боятся, при виде которого бабы визжат и кончают в трусы, способен проломить над отдельно взятой страной лед назначенного ей порядка, чтобы народ высунул в полынью дыхательное рыло, прокашлялся, натворил бед… — Почему-то в образе то ли тюленя, то ли беззащитного и, кажется, уже истребленного дюгоня увиделся Перелесову неназванный народ. — А потом — снова в полынью, только уже на большую глубину и под бронебойный лед, откуда не выплыть!

— Тогда Гитлер, — сказал Грибов, — или все-таки Сталин? Ты меня запутал.

— Гитлеру отвели двенадцать лет, чтобы он кончил Германию, — объяснил, вспомнив лекции в кельнском колледже, Перелесов. — Сталину на СССР — тридцать, но только потому, что сначала он должен был кончить Гитлера. Ну, и ребятам после столько же — на демонтаж.

— Почему так много? Могли уже в пятидесятых все решить.

— Вряд ли, надо было, чтобы подзабыли войну.

— Значит, выхода нет? — спросил Грибов. — Где та Германия, перед которой трепетал мир, и где победивший ее СССР? Дело только в сроках, а конец один?

— Выход есть, — пожал плечами Перелесов, — но он тебе не понравится.

— Понятно, — богомолом переместился из теоретической в практическую (в смысле, шитья дела по статье экстремизм, а то и — бери выше! — терроризм!) плоскость дискуссии Грибов. — Вовремя убрать вождя, так сказать, на взлете, когда он уже решил часть проблем — проломил полынью, куда народ просунул дыхало, уберег от распада страну, не противопоставил себя окончательно и бесповоротно большим дядькам, присматривающим за порядком, не преступил черту, за которой мы — failed state со всеми вытекающими. Ты этого хочешь? Гитлера не успели убрать в тридцать девятом. Сталина убрали вовремя. И что?

— Ничего, — сказал Перелесов. — Можно ведь только делать вид, что долбишь лед, или долбить не до пролома. Тогда шансов уцелеть больше. Не рисковать, наслаждаться жизнью и властью, пусть время само решает проблемы. А оно их всегда так или иначе решает, непрерывно сдает, как крупье в казино, картишки. Могут выпасть неплохие, отчего не сыграть? Кто понял жизнь, тот не спешит, ждет карту. Жизнь сильнее и отвратительнее любого плана и любой идеи. Она укатала и Гитлера, и Сталина, и даже… Иисуса Христа, так зачем переть на рожон? Только ведь карта может не прийти.

А дюгонь, подумал, но не стал огорчать Грибова Перелесов, тем временем сдохнет подо льдом, хотя кого это волнует?

— Значит, надо перетереть с крупье, — сказал Грибов, — или опрокинуть стол.

— Крупье недоговороспособен, стол опрокидывается только вместе с планетой Земля. Это называется неприемлемым ущербом, — возразил Перелесов.

— А мы пойдем другим — третьим — путем, — неожиданно зевнул, перекрестив рот, чтобы случайно не залетели бесы, Грибов. — Будем договариваться с крупье, подпиливая ножки стола. Изготовим инновационные ботинки с пилой в подошве. У Гитлера и Сталина не вышло — у нас выйдет! — сердито выставился на Перелесова. — Карта рано или поздно придет, не может не прийти.