Новый вор

На обратном пути в министерство Перелесов задумался о семье экономического чекиста Грибова: разъевшейся, не влезающей в шубы ходовых размеров (Грибов заказывал ей в особом меховом ателье в Швейцарии) жене, тупо и злобно ревнующей мужа к бесчисленным молодым девкам, охочим до денег и покровительства; похожих друг на друга и тоже раздавшихся вширь капризных дочек, упорно не желающих ходить в школу в России, рвущихся в Шотландию, где Грибов тихо прикупил, записал на своего садовника, да и отремонтировал небольшой средневековый замок; живущих в отдельных флигелях и постоянно выясняющих отношения родителей Грибова и его жены. Родители жены ходили в девяносто первом году защищать Белый дом от ГКЧП, а грибовские в девяносто третьем — Верховный Совет от Ельцина. Но это было далеко не единственным поводом для их взаимной неприязни.

Перелесов однажды, когда родители жены гневно покинули застолье, обозвав родителей Грибова жалким советским отребьем, обратил внимание друга-чекиста на очевидную нелепость происходящего.

«Они же были нищими, когда ты женился на Лидии?» — уточнил он.

«Не то слово, — вздохнул Грибов, — она работала администратором в кафе, они кормились тем, что она притаскивала. Я тогда сидел вице-президентом по безопасности в угольном холдинге. Ходил в это проклятое кафе на первом этаже обедать. Солянка там была… И беляши. Остальное так себе. Рыбу пересушивали. Эх, если бы знал…».

«Они живут за твой счет, — отвлек друга от кулинарных воспоминаний Перелесов. Он где-то читал, что мысли о еде посещают полных людей каждые сорок минут. Если прием пищи близок и неотвратим, полные люди радуются жизни, смотрят на мир добрыми глазами. Если он под вопросом — мир видится им иначе. — Почему они хамят, да еще оскорбляют твоих родителей?»

«Прибил бы гадов, — вздохнул Грибов, — но я два дня дома не ночевал, а Лидка позвонила дежурному по Управлению, не отравили ли меня секретным ядом враги России? Насмотрелась, дура, телевизора. Она, — огорченно махнул рукой, — не верит в специальные ночные задания, пишет жалобы руководству. Я как-то проснулся, а она… с ножницами надо мной в ночной рубашке, всклокоченная, бормочет, руки трясутся. И таблетки глотала, «скорую» вызывали. Хорошо, перепутала снотворные со слабительными. Что поделаешь, семья — нора, где тьма, вонь и все грызутся… Но как без нее? Когда ты женишься?»

Перелесов всеми силами избегал посещений семейного грибовского гнезда, а если вынужденно оказывался там, всегда уезжал с тяжелыми мыслями. Деньги, сорок душ прислуги, вертолетная площадка, шубохранилище и бассейн не могли облагородить темную сущность норы.

Его посетила странная мысль, что нормальная жизнь — это тайга с изюбрями, кедровыми и ореховыми рощами, ручьями, куда прет на нерест лосось, медведями, греющими животы на песчаных отмелях. Но вот накинули на живой таежный мир денежный аркан, и вместо тайги — гарь, летающая сажа, отравленная, с тигриным черепом на шесте преисподняя. Неужели то же самое и с ячейкой государства — семьей?

Перелесов вдруг подумал, что ему никогда — ни в детстве, ни в ранней юности, когда он ходил с Авдотьевым в контейнер, ни в поздней, когда учился и жил в Европе, ни в последующие годы, когда поднимался по служебной лестнице от референта до министра — не приходило в голову завести семью, растить детей, спешить после трудов праведных к согреваемому (нефтегазовым, как у Грибова, или иным служебногосударственным) огоньком домашнему очагу. Семья казалась ему какой-то дикостью, неудобьем, чем-то вроде окостеневшей черной дубленки со стоячим — выше головы — бараньим воротником, в какой выходила в зимний двор на Кутузовском проспекте Пра. Или — фальшивой отцовской инсценировкой Грибоедова «Ум на горе», где Чацкий под бурные аплодисменты зрителей истерически вопил из кареты: «Да здравствует свободная (от семьи?) Россия!».

Перелесов видел себя кем угодно, но только не верным мужем и любящим отцом — рогатым (во всех смыслах) изюбрем, прущим сквозь колючий бытовой кустарник. Семья отжила свое, спокойно подумал он, глядя из окна машины на проплывающие витрины Кузнецкого Моста, зачем Грибов пишет глупые записки Самому? Или правильно пишет, потому что Россия воздушна, как газ, слепа, как нефть, отчего же не объявить ее, мировую рекордсменку по разводам и абортам самой семейной страной в мире? Она поверит и проголосует за тех, кто это придумал. Даже Сам, подумал Перелесов, стряхнул с себя семью, как репей со штанины. Очищенный от семьи человек упруг и скользок, как угорь, голыми руками не возьмешь. Электрический угорь! Долбанет — мало не покажется. Энергия в себе, из себя и для себя.

Он перебрал мысленно людей вокруг, начиная с Пра (надо как-нибудь выбраться на Кунцевское кладбище), матери, отца и заканчивая сослуживцами, знакомыми банкирами, бизнесменами, экономическим чекистом Грибовым и — бери выше! — Самим. Ни у кого не было семейного счастья. Не было, хоть убей, в России счастливых семей. Были (по Льву Толстому) только несчастливые, причем все одинаково и каждая по-своему.