Нулевой потенциал

из существующих человекообразных обезьян.

Эрнст Хутон.

От человекообразной обезьяны, 1946

Я летел в Нью-Йорк, и на душе было тревожно. Этому

Игги Наполи, моему помощнику, пальца в рот не клади.

Теперь у него был мой автобус с оборудованием и мой микрофон, и он мог выступить самостоятельно, если бы в мое отсутствие во Флориде случилось какое-нибудь событие. И конечно, все запомнили бы человека с таким именем и фамилией – Игнац Наполи. Я потратил десять лет, чтобы заставить публику помнить Билли Данхэма, но

Игги мог сделать это за два интервью, если бы провел их успешно.

Итак, я отправился в правление компании с докладом, а на душе у меня кошки скребли.

Моя передача о шимпонавте нашумела, спору нет, – это была сенсация в старомодном духе, но беседу вел не я – ее вел Пан Сатирус. А в нашем деле так: стоит споткнуться, как кто-нибудь отхватит тебе обе ноги напрочь да еще пришлет букет роз, выражая сожаление по поводу твоего нездоровья.

В аэропорту я взял такси. Не в том я был настроении, чтобы ехать со всякой швалью в рейсовом автобусе. Мы выскочили из туннеля, и я увидел, что Нью-Йорк совсем не изменился все куда-то спешили, никому не было никакого дела до других… Старший лифтер в здании телевизионной компании помнил меня, и я почувствовал себя немного лучше. Эти ребята первыми пронюхивают, когда кому-нибудь дают пинка в зад.

– Поднимите мистера Данхэма наверх, – сказал он, и мой дух поднялся сам, без помощи механических приспособлений. – На тридцать второй, мистер Данхэм?

– На тридцать второй, – сказал я и сунул ему пять долларов. Он сказал, что рад моему возвращению.

Пинка сегодня не будет.

Порядок. Маленькая секретарша с красивыми бедрами, что сидит в приемной, показала мне в улыбке все тридцать два зуба и, наклонившись, – ущелье между двумя холмами.

Всегда можно определить, как высоко стоят твои акции в компании, по тому, как глубоко тебе дадут заглянуть за корсаж. Ловко у нее это получается – она, должно быть, практикуется все ночи напролет; не знаю уж, когда она спит, зато обычно знаю с кем…

Раз-два, и я уже сижу с двумя вице-президентами и директором компании. Появляется бутылка, и родной дом встречает нашего славного мальчика Билли, который вернулся с войны цел и невредим.

Пинка сегодня не будет. Может быть, завтра или послезавтра, но не сегодня.

Райкер, директор, вел совещание.

– Билл, я полагаю, вы знаете, почему мы вас вызвали, сказал он.

Что уж он там понял из моей улыбки, это его дело. Я

поднес стакан ко рту, и льдинка звякнула о мои зубы.

– Этот ваш шимпанзе… как вы его там назвали…

шимпонавт – самая большая сенсация со времен Джеки

Глисона.

– Большая и жирная, а?

Неостроумно, но это мой обычный ход. Когда они смеются над твоими глупыми шутками, можно просить о прибавке жалованья. Когда они смеются над шутками умными, такой уверенности нет, впрочем, я думаю, эти ребята ничего не делают с бухты-барахты…

Сейчас они смеялись, и я понял, что мои акции и в самом деле котируются высоко.

– Пейте, Билли, дружище, – сказал Райкер.

Я выпил. В поездках я пью виски попроще, но в районе

Мэдисон-авеню тебя не будут считать за человека, если ты не пьешь марочных напитков. Да еще с указанием всяких дат на горлышке. К чему эти даты, приятель, они годятся только для надгробных плит.

– Ребята, – сказал я, – чем могу служить?

Номер не прошел. Они вызвали меня в Нью-Йорк будто бы просто для того, чтобы узнать, как мне понравилась

Флорида. Но эту волынку долго тянуть нельзя, и наконец

Райкер кивнул Маклемору. Маклемор кивнул Хэртсу, а

Хэртс уже обратился ко мне:

– Билли, вы когда-нибудь мечтали уйти с репортерской работы?

– Нет.

Держи карман шире!

– Вы когда-нибудь мечтали стать продюсером?

– Нет.

– Продюсером телевизионной постановки? – Маклемор продолжал гнуть свою линию. – Распределять роли между хорошенькими девочками, командовать актерами, давать указания писателям?

– Нет. Я старый репортер и, наверно, умру им.

– Вы будете главным продюсером. У вас будет режиссер и заместитель продюсера.

– Послушайте, Райк, когда я просыпаюсь в одной и той же постели или даже в одном и том же городе три утра подряд, я чувствую себя не в своей тарелке. Я работал репортером в газетах, на радио и телевидении еще тогда, когда интервьюировать Долли Мэдисона18 было модным делом.

– Когда-нибудь всем нам приходится остепениться, –

сказал Райкер, который остепенился лет в одиннадцать, получив от отца наследство в три миллиона долларов. – Вы внесли ценный вклад в работу нашей компании, Билл. Пора пожинать плоды.

Пинка еще не было, но от разговора уже попахивало пинком. И все же тут тебе и бутылка, и старший лифтер, и крошка мисс Глубокий Вырез из приемной.

– Райк, куда вы клоните? – спросил я. – Давайте перестанем ходить вокруг да около. Вы меня знаете: у компании нет вернее человека. Что хочет от меня компания?

– Вот это разговор, Билл, – сказал Райкер. – Вы же нас не бросите на произвол судьбы и нью-йоркского муниципалитета? Все дело в этой обезьяне, Билл, в шимпанзе. В

Пане Сатирусе. В шимпонавте.