Нулевой том

«Ночная ваза» – есть стихотворенье,
что надо выводить как уравненье…
где нынешние дни и прошлые эпохи
равны друг другу, словно выдохи и вдохи.

…Нам суждено, девицу провожая,

площадки обживая этажей
и унижаясь или обижая,
увидеть мир искусных витражей.
(Воспоминание об этом мираже
настигнет на последнем этаже,
где цел еще витраж с фанерной вставкой,
а грация заколота булавкой…)

Условной девы худобы длина

и золото волос зеленого отлива,
напомнив очертанья валуна,
перенесут нас к Финскому заливу…
Пузатой пены лопнут пузыри,
сойдет волна, и кружево отлива
ракушку обнажит, медузы след ленивый
и водорослей клок… Попробуй, усмотри,
как прямизна крива и как прямое – криво.
Развитый локон линии модерна
природу отразил довольно верно.

Из-за фанерного листа средины века

нам видится яснее, чем тогда;
его начало – окончанье Человека…
И вянет под рукой фригидная звезда.
Мы утомимся этим предприятьем
и нежность ложную вручим рукопожатью.

Ах, то, что было, было навсегда!

Никто нам нашу ночку не распишет
и восклицания немого не услышит,
и то, что есть, – не будет никогда.
Лишь брякнет крышкой люк с фамилией купца,
похожей на фамилию отца…
и ве́нзеля литая закорючка напомнит (хоть сравнение примерно)
последнее наследие от pere’а —
ночную вазу или ее ручку,
которая исполнена так нервно!

Да, страшное отсутствие кристалла

есть жизнь! Но и ее не стало.
И нерва нить уныла и сера
напоминает дерево пейзажа,
петровски-мокрого, с названием «Вчера»,
«Сегодня» или «Завтра» – с вернисажа
«Бродячей» там, иль «Голубой Собаки»,
что писан позже, чем Бердслей или Сера,
но ранее, чем скрылось все во мраке.

17 сентября, Невский проспект

2. Ночная ваза —