Нуреев: его жизнь

Семью Нуреевых официально не проинформировали, но начальник визового отдела Уфы получил указание не выдавать заграничные паспорта или выездные визы никому из родственников Рудольфа[142]. Тем не менее Фарида с Розой отправились в Москву, в министерство культуры, в надежде попасть на прием к министру Фурцевой и добиться от нее разрешения не поездку Фариды в Париж. Вдруг матери удалось бы вернуть сына домой? Но Фурцева принять их отказалась. Для Розы та поездка стала первой в цепочке безуспешных визитов в Москву. КГБ продолжал поощрять Нуреевых к контактам с сыном. «Они нас не просили обвинять его в предательстве, – вспоминала Разида. – Наоборот, они говорили: “Напишите ему письмо, позвоните ему, скажите, чтобы возвращался домой”. Но я не знала, куда ему звонить. И я сглупила – позвонила в КГБ в Москву, чтобы узнать его телефонный номер. Человек, с которым я беседовала, сказал, что тоже его не знает, и пообещал выяснить. А когда я перезвонила ему на следующий день, мне сказали, что его уволили».

Наконец, в августе в Ленинграде Розе сообщили номер брата, и она в свою очередь отправила домой телеграмму с инструкциями. Фарида с Разидой позвонили Рудольфу в Довиль – фешенебельный морской курорт в Нормандии, где репетировала тогда балетная труппа Куэваса. Отстоящий от Уфы более чем на четыре тысячи километров и славившийся своими казино и скачками, Довиль привлекал представителей бомонда со всей Европы. «Я искренне просила его, потому что не верила, что за границей ему будет лучше, – вспоминала Разида. – А он мне сказал, что не его вина, что так получилось. Он сказал, что Россия – его родина и он хотел бы вернуться, но только после того, как увидит мир». Фарида не пожелала с этим смириться, она умоляла сына вернуться домой.

«Мама, – перебил ее Рудольф, – ты забыла мне задать один вопрос».

«Какой?» – спросила Фарида.

«Счастлив ли ты?»

Фарида повторила вопрос.

«Да», – ответил Рудольф, но мать едва ли ему поверила.

Гром, сотрясший до основания Кировский театр после бегства Нуреева, отозвался дрожью страха в стенах всех государственных учреждений и комиссий, связанных с Парижскими гастролями, – от МИДа и Министерства культуры до советского посольства во Франции, КГБ и Ленинградского партбюро. Все они оказались вовлечены в дело о государственной измене Нуреева, и все старались себя выгородить, свалив вину на других. В июле 1961 года ЦК начал следствие. Возглавить рабочую группу поручили председателям двух отделов Центрального комитета: Комиссии по выездам за границу, одобрявшей все зарубежные поездки, и Отдела культуры ЦК КПСС, контролировавшего министерство культуры, которое, в свою очередь, курировало Кировский театр.

Артистов Кировского одного за другим вызывали в Большой дом и просили рассказать о поведении Нуреева за границей. С кем он дружил? Планировал ли свое бегство заранее? До первых гастролей труппы в Америку оставалось два месяца, и для артистов многое оказалось поставлено на карту. О поездке в Соединенные Штаты они мечтали больше всего на свете.

«В КГБ были толстые стены, но молва о том, кто и что наговорил, просачивалась, – рассказывала Тамара. – Из всех только Соловьев сказал, будто Рудик планировал бегство. Когда я об этом узнала, я сразу же пошла к нему – хотела спросить, действительно ли он так сказал про Рудика. “Да, я уверен, что он собирался бежать”, – подтвердил он». А в доказательство своей правоты Соловьев привел Тамаре следующий аргумент: в отличие от коллег, Рудольф не покупал заграничных вещей. Похоже, он экономил деньги. Почему? «Потому, что собирался бежать», – сделал вывод Соловьев. Но багаж Рудольфа свидетельствовал о другом. Чемодан Нуреева отдали Пушкиным. И стоило им с Тамарой заглянуть внутрь, как они поняли: домыслы Соловьева – полнейшая чепуха. Кроме голубой ткани на костюм для «Легенды о любви», Рудольф купил в Париже еще несколько светлых париков для «Спящей красавицы», балетные туфли и набор для грима. Осмотр его багажа не оставил сомнений: Нуреев покупал лишь те вещи, которые были необходимы для его спектаклей в Ленинграде. Исключением оказался только игрушечный электрический поезд, напомнивший Пушкиным их Махмудку дома. Пушкины собрали поезд, и он еще хранился в их квартире, когда через несколько лет туда переехал жить Михаил Барышников. «Там было святилище его памяти, – подтвердил он. – Все, что после него осталось – игрушечный поезд, одежда – было священным».