Нуреев: его жизнь

За несколько недель до этого случая сестра Роза прислала Рудольфу из Ленинграда телеграмму: 25 февраля Хамет умер от рака легких. Прочитав сообщение, Нуреев сделался белее полотна. Отец и сын не разговаривали друг с другом семь лет. Рудольф всегда скрытничал насчет своей семьи, практически ничего о ней не рассказывал. Но однажды он признался Мерл Парк – своей самой постоянной партнерше после Фонтейн – что хотел бы узнать отца лучше. В интервью, которое он дал журналу «Эсквайр» еще до получения печального известия, Нуреев сделал несколько косвенных, но значимых замечаний об отношениях отцов и детей. Удивленный скверной стрижкой журналиста Леона Харриса, Рудольф принялся излагать свою теорию о том, почему американские отцы возражали против длинных волос сыновей: «Мальчик хочет быть красивым, а отец ему завидует. Он тоже хочет быть красивым, но либо стесняется своего желания, либо уже не имеет волос. У мальчика должна быть красивая прическа. Все, что обязан сделать отец, – это обеспечить сыну образование, передать ему весь опыт, какой только может усвоить бедняга-шельмец, а затем выставить его из дома. Если мальчишке суждено выжить, он выживет».

Совершенно естественно, что в год бунтов и социальных беспорядков, демонстраций против войны во Вьетнаме и убийства Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди Нуреева заклеймили политическим ренегатом. Но Рудольф, никогда в жизни не высказывавший никаких политических убеждений, находил мало общего между своим бунтом и бунтами западных сверстников. Он бунтовал в силу необходимости, а их бунт был данью моде, и только. Так считал Нуреев. «Этот так называемый всемирный бунт молодежи – никакой вовсе не бунт, – заявил он Харрису. – Они просто приспосабливаются: стараются раздобыть немного денег и стать свободными от родителей. Вот почему они митингуют. И чем больше они митингуют, тем «свободнее» себя чувствуют. Их демонстрации сегодня – фактически конформизм, но никак не бунт. Бунт – это когда вы берете власть в свои руки и переделываете мир по-своему…» И Хамет, и его сын переделали мир, который они унаследовали.

Вернувшись весной 1968 года в Нью-Йорк, Нуреев и Фонтейн открыли четырехнедельный сезон Королевского балета спектаклем «Ромео и Джульетта». Практически попрощавшись с Фонтейн в «Лебедином озере» в ушедшем году, критики теперь восхищались сиянием юности, которым лучилась ее Джульетта. В то же время исполнение Рудольфа удостоилось их похвал за новоприобретенную зрелость, глубину и сдержанность. «Я научился у вас держать котел начищенным и кипящим», – сказал танцовщик Фонтейн. Если раньше он демонстрировал «почти стилизованный романтический образ влюбленного, – отметил в “Нью-Йорк таймс” Клайв Барнс, – то теперь он играет более мощно, с бóльшим разнообразием и вниманием к деталям, не принося, впрочем, при этом в жертву свою прежнюю символическую силу». Другому обозревателю показалось, что Рудольф выглядел скорее «своим» в Королевском балете, нежели «экзотическим завоевателем-чужаком». Однако ночами Нуреев с наслаждением разыгрывал именно эту роль, и неизменно оказывался в центре внимания, какой бы легендарной ни была компания. «Джеки, Ари, Руди и Марго заявились намедни к П. Дж. Кларку, – рассказала “Нью-Йорк таймс”. – Угадайте, кто монополизировал все взгляды? Конечно же, Руди в своих брюках в обтяжку, сапогах, кепке и коротком меховом жакете!»

А между тем у служебного входа в театр все громче и настойчивее зазвучали крики: «Мы хотим Руди в нуди!» Фанаты танцовщика вконец обезумели, увидев в декабрьском номере журнала «Вог» за 1967 год фотографию Ричарда Аведона с обнаженным Рудольфом.

Рудольф был снят сбоку – руки, голова и торс запрокинуты назад, левая ступня притянута к правому колену; такая поза выгодно подчеркивала его мускулистые бедра и ягодицы[232]. Появление в ту пору обнаженных знаменитостей на страницах журналов и календарей было делом необычным. И этот снимок не только придал Нурееву уверенности в своей сексуальности, но и обеспечил ему статус одного из самых желанных мужчин в мире. А на столь же откровенной, но менее растиражированной фотографии Дианы Арбус поймано мгновение близости между Рудольфом и Эриком. Большинство фотографий Нуреева акцентировали различные стороны его сценической ипостаси: обаяние, романтизм, атлетизм, сексапильность. Снимок Арбус выгодно отличается благодаря замкнутости эпизода. Пара запечатлена сидящей на полу манхэттенской балетной студии. Головы и туловища двух танцовщиков-друзей склоняются друг к другу, почти соприкасаясь, но их ноги направлены в противоположные стороны. Возникает ощущение прерванного разговора. А зернистость фотографии ретуширует недосказанное ею.